Читать книгу - "Вечно ты - Мария Владимировна Воронова"

торжественной церемонии со всеми родственниками? Папа с мамой, и особенно бабушка, никогда ей не простят этого оскорбления. Но с другой стороны, можно сейчас просто расписаться, то есть отрезать все пути к отступлению, а торжественный прием устроить потом, когда Лев вернется, а родители примут выбор дочери.

– Если солдат хочет жениться, родина не вправе ему в этом отказать, – засмеялся Лев, – так что не волнуйся, сейчас все устроим.

Люда осторожно заглянула ему в глаза:

– Мне бы хотелось, чтобы родители были рядом в такой день.

– Это само собой, Людок, но сейчас важно, чтобы ты официально стала моей женой.

– Почему?

– Потому что в случае чего государство о тебе позаботится.

Люда отодвинула от себя тарелку.

– Если что, пойдешь в военкомат, там тебе все расскажут, – продолжал Лев совершенно спокойно и даже весело, будто посылал ее за хлебом, – я точно не скажу, но денежное пособие неплохое, и пенсию за меня будешь получать, главное, чтоб у тебя штамп в паспорте был.

– А Варя?

– А что Варя? Она уже взрослая, но если поделишься с ней, буду рад.

– Нет, Лев, не пойду я с тобой сегодня в загс, – отрезала Люда.

– Это почему это?

– Потому что. Потому что при прочих равных лучше, когда ты подумаешь, что тебя ждет несчастная соблазненная девушка, к которой ты обязан вернуться, чтобы спасти ее честь, чем что у тебя есть жена, о которой позаботится государство.

Лев расхохотался:

– Что-то в этом, конечно, есть… Ладно. Недальновидно, но ладно.

Люда садилась в самолет с горьким сознанием, что, проводив ее, Лев через полчаса поднимется на военный борт, который унесет его к месту службы. Тревога за любимого не давала ей переживать о том, что произошло ночью, не позволяла осознать, как опрометчиво она сделала важнейший в жизни женщины шаг. Люда твердо знала, что это было правильно, а раз так, то нечего больше об этом думать.

Она надеялась вернуться домой в ледяную, но уже стабильную атмосферу бойкота, однако встретила весьма горячий прием. Ночевка вне дома уже о многом говорит, а по ее взбудораженному виду, наверное, сразу становилось ясно, что с ней произошло.

Мама с бабушкой наперебой на нее кричали, называли проституткой и развратницей. Кажется, нельзя пасть ниже, чем лечь с мужчиной в постель до свадьбы, но Люда нашла лазейку – не просто переспала, а помчалась для этого в другой город по первому свисту, как приблудная собачонка. «Я знала, что этим кончится!» – патетически восклицала мама. «Как мы будем с ней сидеть за одним столом, ведь совершенно не исключено, что она теперь венерическая! – сокрушалась бабушка. – Я уже смирилась с тем, что поведение внучки отвратительно, но не думала, что придется испытывать к ней чисто физическую брезгливость!»

После этих слов Люда достала из кладовки чемодан и стала складывать вещи. Ей было куда пойти, Варя приютила бы ее под сенью Кости Косточкина, а не ужились бы, так всегда можно снять комнату за вдвое меньшую сумму, чем она сейчас отдает родителям.

– Ну и убирайся, дрянь подзаборная! – закричала мама. – Чтобы ноги твоей здесь не было! Иди к своему любовнику!

Люда складывала немногочисленные свои приличные вещички, недоумевая, как ей самой до сих пор не пришло в голову вырваться из этого безумия, но когда она в прихожей стала одеваться, мама вдруг преградила ей путь. Грубо вырвала из рук пальто и швырнула в глубь коридора с криком:

– Никуда ты не уйдешь!

Люда отступила, не зная, что предпринять, а мама тем временем швырнула чемодан вслед за пальто. Чемодан раскрылся, и вещи разлетелись по всему коридору.

– Убирайся в свою комнату, дрянь неблагодарная!

Драться с мамой было, конечно, невозможно, и Люда ушла к себе. Чуть позже вошел папа и, не глядя ей в глаза, сказал, что Люда не имеет права уходить из дома. Мама с бабушкой несколько перегнули, но это только потому, что они беспокоятся за Люду и желают ей добра. Бабушка уже немолодая, у нее больное сердце, у мамы очень хрупкая психика, поэтому, если Люда уйдет, они просто умрут от волнений. Люда и так устроила в семье ад, и будет настоящее дезертирство, если она этот ад покинет. Дочь наделала много глупостей и гнусностей, но если в ней еще сохранилась хоть толика порядочности, то она останется и достойно примет наказание, которое заслужила.

Слова отца показались Люде справедливыми, и она осталась дома. Еще был шанс оправдаться, вымолить прощение за самовольную отлучку и все остальные свои безобразия, поклясться всем святым, что ничего не было, что она до сих пор чиста и невинна, и ей бы поверили, потому что хотели бы поверить. И немножко еще потому, что Люда, конечно, невинной больше не была, но и грязной себя не чувствовала.

Не сразу, но в несколько заходов ее простили бы. Испепелили бы стыдом и виной, но в конце концов позволили возродиться, как фениксу.

И надо было просить и каяться, но Люда не могла через себя переступить. Да, это был спектакль, который необходимо сыграть, чтобы кончился семейный ад. Примирение – благая цель, для ее достижения на многое нужно пойти, но только удерживало смутное понимание, что она предаст Льва, признав, что то, что было между ними, – дурно. Человек, которого предали, суеверно думала Люда, более уязвим для врагов, а этого допускать нельзя.

Главная задача для нее сейчас – чтобы Лев вернулся живым и здоровым. Хотя бы живым.

Шло время. Она старалась бывать дома как можно меньше и пряталась в своей комнате, как улитка в раковине. Вера с бабушкой не разговаривали с ней вообще, только презрительно фыркали и отшатывались, если приходилось столкнуться в коридоре. Общение с мамой свелось к чисто хозяйственным вопросам. В первые дни бабушка восклицала, что не будет есть то, что приготовлено руками проститутки, но потом как-то это сошло на нет, и Люде вернули обязанности кухарки. Сделавшись шлюхой, она каким-то образом частично осталась домашней девочкой, причем именно в той части, которая касалась домашних обязанностей.

Самое трудное было – пересидеть семейный ужин, незыблемую традицию, когда каждый вечер все собирались в кухне за столом и рассказывали о прожитом дне. Бойкот не освобождал Люду от присутствия на ужине, но теперь ее никто не слушал и ни о чем не спрашивал. По традиции ужин раскладывала на тарелки бабушка, и если всем она подавала с улыбкой, то перед Людой вроде бы ставила тарелку тем же самым жестом, но каким-то волшебным образом становилось ясно, что ей швырнули еду, как приблудной собаке.