Читать книгу - "Неравный брак - Анна Берсенева"

Но Юра остановил ее – на этот раз не жесткостью интонаций, а знакомой любимой улыбкой.

– Хватит об этом, рыбка. Что обо мне говорить? Ты о себе лучше расскажи. С тобой-то что же случилось?

– Случилось? – медленно переспросила она. – Да ничего, в общем-то, и не случилось… Жила, как все живут. Даже лучше многих. Ты знаешь, я думала, так легко будет рассказать – маме, папе, тебе. И вдруг оказывается, что ничего я рассказать об этом не могу. Вчера папе что-то пыталась, с мамой сегодня говорили, но…

– И мне не можешь? – Юра смотрел на нее прямым взглядом, свет из окна падал ему в лицо, но, кажется, он этого не замечал; только в глазах светлела синева. – Думаешь, мне надо что-то объяснять?

– Что значит «надо»? – покачала головой Ева. – А маме разве надо, а папе? Как будто мне кто-то скажет, чтобы я немедленно возвращалась к законному супругу! Не в этом же дело. Просто я думала, мне легко сразу станет, как только я вас увижу, а…

– А не становится, – закончил он. – Да выросли мы просто, рыбка моя золотая. Помнишь, «Домой возврата нет» читали когда-то? То есть тянет, конечно, домой, но навсегда уже ведь не вернешься, родную дверь за собой наглухо не закроешь.

– Да есть ли оно вообще, возвращение? – тихо спросила Ева. – Получается, что и нету.

– Есть, есть, – едва заметно улыбнулся Юра – глаза вспыхнули ярче – и, помолчав, спросил: – Ты ведь что-то недоговариваешь?

Ева почувствовала, что краснеет.

– Да и не говори, – заметив это, пожал плечами Юра. – Не хочешь ты с Горейно жить – какие еще нужны резоны? По-моему, вполне достаточно.

– Ты совсем как папа, – улыбнулась Ева. – Он то же самое сказал.

– Да? – удивился Юра. – Надо же, а я, дурак, гордился самостоятельно выведенным философским законом: «не хочется» – единственное честное объяснение человеческих поступков, все остальное потом выдумывается, для окружающих. Еще в Склифе, помню, догадался…

– Чего же это тебе так сильно не хотелось в Склифе? – заинтересовалась Ева. – Нет, Юрочка, я просто представить не могу!

– Да чего… В Москве, например, не хотелось сидеть, когда землетрясение случилось в Армении, – объяснил он.

Ева засмеялась.

– Да-а, братик, твой эгоизм не знает пределов! – И тут же сказала, помолчав: – Я ведь думала, Юра, что все у меня теперь пойдет по-человечески. Вот как у всех людей идет жизнь, пусть так и у меня идет, ничего мне больше не надо. Пусть даже скучно, обыденно – неважно! Не девчонка же я, чтобы романтики искать. Да мне ее и в юности не надо было. А Лева – он же воплощение нормы, разве ты не заметил? – И, не дождавшись от брата хотя бы кивка в подтверждение своих слов, Ева продолжала: – И даже это для меня оказалось невозможно, даже это! Обыкновенная жизнь с обыкновенным мужем, без всякой там неземной любви, без особенной даже страсти, какая к Денису у меня была. Что же мне теперь о себе думать, Юра? Мужчине, которого я любила, я оказалась не нужна. А который меня любит…

– А с чего ты взяла, что Горейно тебя любит? – вдруг перебил ее Юра. – Это он тебе говорил?

– Нет, – невольно улыбнулась Ева. – Он, правда, говорил, что жить без меня не может. Я понимаю, это не совсем одно и то же, но все-таки… Мне бы и этого хватило! Честное слово, я всего и хотела только, что жить с простым порядочным человеком, ребенка родить. И как же мне дальше жить, если даже это невозможно? Просто рок какой-то.

– Что – невозможно? – быстро переспросил Юра. – Ты родить, что ли, не можешь? А это ты с чего взяла?

– Врач сказал, – ответила Ева, опустив глаза; даже маме она об этом не говорила. – Еще в Вене. Сказал, что у меня, наверное, что-то с трубами.

– Хорошенькое дело – «наверное»! – возмутился Юра. – А провериться как следует, а мужа проверить, к другому врачу, в конце концов, сходить – этого ты не могла? Ева, да ведь тебе и правда не шестнадцать лет, не аборт же ты делать собираешься тайком от мамы!

– А зачем все это, Юра? – еще тише произнесла она. – Я не рожу ребенка от Льва Александровича, он этого не хочет. Да и я теперь уже не хочу.

– Да почему обязательно от Льва Александровича? – Когда Юра сердился или радовался, синие искры в его глазах вспыхивали одинаково. – Почему от него-то?! Свет тебе на нем клином сошелся?

– Господи, Юрочка, кому ты все это говоришь?! – Ева почувствовала, что слезы щекочут ей горло. – Ты посмотри на меня! Мне тридцать пять лет. Что мне, объявление в газету давать? Я в университете училась, в школе прекрасной работала, в Вене год прожила, и никому…

И тут, впервые за все время в Москве, Ева вспомнила Вернера. Как он смотрел на нее насмешливыми, глубоко посаженными глазами, и как исчезла вдруг ироническая улыбка у его губ, и как дрогнул его голос в залитой солнцем мастерской… Зачем же она теперь пытается внушить брату, будто никому не нужна? Разве в этом дело, разве теперь она страдает от своей ненужности?

Кажется, Юра почувствовал ее замешательство.

– Что же ты замолчала? – спросил он. – Нет, пожалуйста, не хочешь – не говори, ты не на допросе. Но ты же самой себе недоговариваешь, Ева! Ищешь какие-то экзистенциальные причины там, где все гораздо проще.

– Как – проще? – Она почувствовала, что слезы все-таки проливаются из глаз. – И каких же мне искать причин, и где, если не в себе?

– Ну перестань, рыбка, перестань. – Голос у Юры переменился, как только он заметил ее слезы. – Вот я дурак! Жизни решил тебя поучить! Кто б меня научил… – Он быстро поднялся, обошел круглый столик и присел на корточки перед сестрой, взяв ее руки в свои. – Ты лучше совсем об этом не думай, а? Домой вернулась – и хорошо! – сказал он, забыв, что говорил пять минут назад. И добавил, улыбнувшись: – Поживи немного просто так, без великих мыслей. По Москве погуляй, она же у нас… ничего, хороший город. Я по ней знаешь как скучал на Сахалине? Ходил потом, ходил… Даже сейчас с Женей, бывает, бродим как студенты, честное слово. Она ко мне иногда на работу заходит к тому времени, когда я дежурство сдаю, и идем потом по Бережковской набережной.

Ева улыбнулась сквозь слезы его уговорам. Точно так Юрка успокаивал сестру в детстве, когда ее обижали близнецы Чешковы из деревни рядом с кратовской дачей. Только тогда это кончалось обычно серьезной дракой, а теперь… От кого ее защищать теперь? Не от кого. Даже на Дениса Баташова Юра еще мог сердиться, мог в чем-то его обвинять. Теперь жизнь окончательно доказала, что никто не виноват в несчастьях его сестры, кроме нее самой.

– Я пойду, Юрочка, – вытирая слезы, сказала Ева. – Так ты мне ничего о себе и не рассказал. Ты хотя бы счастлив?

Юра едва заметно улыбнулся ее вопросу и тут же придал своему лицу серьезное выражение. Только синие искорки в глазах выдавали его.

– Ответственный вопрос, рыбка, – сказал он задумчивым тоном. – По всей видимости, счастлив. Почти как Чук и Гек! Но как-нибудь я обдумаю эту проблему всесторонне. С разных, так сказать, точек зрения, хорошо? И немедленно сообщу тебе результат своих раздумий.