Читать книгу - "Новобрачная - Жюльетта Бенцони"

Решив, что она собирается плакать, он чуть было не обнял ее. Но к его большому удивлению, сверкающие глаза, повернувшиеся к нему, были абсолютно сухие.

– Я не боюсь, – заверила она его. – Если я дрожу, так это от гнева и отвращения при воспоминании, что любила этого человека и собиралась выйти за него замуж, хотя мой дед был против! Я даже написала ему, умоляя не ввергать меня в отчаяние, если он откажет Франсису в моей руке! Какая дура! Как я могла быть такой глупой!

– Мы все бываем такими рано или поздно. Как вы думаете, почему я хочу остаться холостяком?.. Только потому, что я научился опасаться того, что называют любовью, и теперь я чувствую себя совершенно спокойно… Конечно, я на двадцать пять лет старше вас, это меняет взгляд на вещи…

– На так много?

Эти слова вырвались сами собой. Она тут же пожалела о них и попыталась исправить положение:

– Я хотела сказать, что, глядя на вас, никогда не подумаешь, что вы…

– Так стар? – завершил ее слова Антуан и рассмеялся. – Не извиняйтесь: так думать совершенно естественно в шестнадцать лет. Мужчина сорока лет может быть только старым господином…

– Не приписывайте мне то, что я не говорила, – недовольно заметила она. – Как вы можете быть старым господином?

Действительно, как он мог им быть: с резкими чертами лица, которым хватало и силы и очарования, с темно-голубыми глазами, глубоко сидящими в глазницах, как будто они хотели там спрятаться, и с этим тонким ртом с насмешливой складкой? Она также оценила его фигуру атлета, которую не могла скрыть немного мешковатая, но удобная одежда, в нем наверняка не было ни грамма жира. Нет, по правде говоря, в нем ничего не было от старика, в этом Антуане, вторгшемся в ее жизнь, чтобы сыграть роль ангела-хранителя.

– Я думаю, что человек стар, только когда он хочет быть таким, – добавила она. – Даже мой дед не был по-настоящему стар, хотя ему должно было быть на тридцать – сорок лет больше, чем вам. К тому же… если я так доверяла господину де Варенну, это потому, что он не был юнцом. Он все же в два раза старше меня…

Они подошли к двери спальни Мелани, и Антуан задержал в своей руке руку, которую она ему протянула:

– Вы позволите мне задать вам нескромный вопрос?

– Конечно…

– В состоянии ли вы дать оценку вашему отношению к господину де Варенну?

– Зачем?

– Мне необходимо это знать… и сделайте милость – поверьте, спрашивая вас об этом, я повинуюсь не вульгарному любопытству. Если в вашем сердце осталась хоть частица нежности к этому человеку, надо мне об этом сказать.

– Зачем? – повторила Мелани тихо, так тихо, что слово можно было едва услышать.

– Потому что я готов умереть ради вас, но я не хочу остаться в дураках.

– Умереть ради меня?…

Подсвечник вырвался из рук девушки и покатился по ковру. Антуан затоптал пламя и их окутал запах горелой шерсти. У Антуана на него была аллергия, и он несколько раз чихнул, что сильно ослабило драматический элемент произнесенных слов. Он хотел, кстати, их слегка подправить, чтобы воображение его протеже не слишком разыгралось, но ничего не добавил к сказанному: почти фиолетовые глаза Мелани зажглись тысячами искр, и Антуан понял, что этими тремя глупыми словами он открыл перед ней врата мечты… Действительно, какая женщина не хотела бы быть романтической героиней, за которую сражаются мужчины?.. Все же он считал это недостойным ее, и собрался сказать это, но внутренний голос заставил его молчать…

«Оставь ее в покое! Ты наговоришь банальностей…»

И правда, она вдруг почувствовала себя счастливой. Она смотрела на этого мужчину, окруженного золотистым ореолом, который сказал, что готов умереть за нее… Тогда она подошла к нему, как жаворонок, привлеченный зеркалом. Она даже подошла вплотную к нему, встала на цыпочки и прижалась своими губами к его. Это было всего лишь мимолетное мгновение, время взмаха крыла мотылька, нечто легкое, нежное и бесконечно драгоценное. Антуану показалось, что его губ коснулся цветок, оставив на них свежесть рассвета и запах влажной травы. Этот поцелуй был так прекрасен, что он закрыл глаза, чтобы подольше сохранить его вкус.

– Мелани! – прошептал он и простер руки, чтобы крепко обнять, прижать ее к себе, но они встретили лишь пустоту. Он понял, что перед ним ничего нет, кроме темноты длинного коридора. Потом он услышал, как дверь тихо закрылась, совсем тихо, как будто малейший шум мог оборвать эту хрупкую связь, эту паутинку, которая соткалась между ними.

Он не догадывался, что Мелани, прижавшись всем телом к закрытой створке двери, оставалась так еще долгое время в розовых отблесках пламени камина, пока не успокоилось беспорядочное биение ее сердца. К этому смятению Франсис не имел никакого отношения. Низость его поведения навсегда изгнала его из сердца девушки, как сильный порыв ветра, ворвавшись в открытую дверь, сметает мусор с порога, и теперь ей было стыдно, что она награждала этого человека столькими достоинствами, что соединила его со своими мечтами. Даже смутная ревность, которую вызывала в ней когда-то ее мать с лживыми глазами и лицемерными декольте, была унесена этим ветром. Альбина, конечно, не имела своей собственной роли в этом циничном заговоре, чуть не унесшем ее дочь, но множество инцидентов, не имеющих на первый взгляд значения, всплывали в памяти Мелани и укрепляли ее в мысли, что ее мать хотела, желала, подготавливала эту свадьбу в такой же, и даже в большей степени, чем та, чья невинность была поставлена на карту. Вероятно, из-за того, что она тоже любила Франсиса, но с тем трагическим надрывом женщины, которая чувствует близость увядания и для которой эта любовь тем ценнее, потому что она, может быть, последняя…

Время шло, но волнение Мелани не проходило. Наоборот, она почувствовала в себе странные призывы, неведомые и прекрасные желания, какие не вызывало в ней даже само приближение первой брачной ночи. Потребность отдать себя и быть взятой, таять в тепле другого тела… Но тот, кого она видела в своем воображении, тот, кто приближался к ней, был уже не Франсис… У него еще не было ни лица, ни даже тела, так как, несмотря на несколько посещений Лувра, Мелани не была способна представить себе обнаженного мужчину. У мужчины в ее грезах были только большие потемневшие руки и усталые глаза, но в этих глазах была синева морской глубины…

Медленно, как будто она была под гипнозом, Мелани наконец отошла от двери и подошла к большому, покрытому пятнами зеркалу, позолоченная рама которого возвышалась между зашторенными окнами. Она увидела, как в нем появляется ее отражение, сначала расплывчатое и смутное, потом все более отчетливое по мере того, как она приближалась. Ей помешала большая китайская ваза с цветами. Она сняла ее, поставила на пол и застыла на несколько мгновений перед этим светящимся изображением, пришедшим, казалось, из потустороннего мира. Потом, не отрывая ни на мгновенье взгляда от глаз своего отражения, она начала одну за другой сбрасывать свои одежды, пока последняя не упала к ее ногам. Затем она распустила волосы и только тогда перестала вглядываться в эти другие глаза, чтобы рассмотреть свое тело…