Читать книгу - "Крыса-любовь - Мойя Сойер-Джонс"

— На прошлой неделе я нашла у нее в морозилке черничный пирог.

— Пирог в морозилке? — Марджи нервно сглотнула и шепнула Триш: — Она тоже видела пирог.

Триш перехватила трубку:

— Черт, дела плохи. Нет смысла врать себе, Джули.

С чего вдруг замороженный десерт перепугал трех взрослых женщин? Сейчас объясню.

После папиной смерти мама каждый четверг забирала меня из школы и ехала (с открытыми глазами) в лучший супермаркет города. Там были широкие проходы, своя пекарня, прекрасный отдел деликатесов с французскими паштетами и система орошения, которая каждый час кропила зелень тонкими струйками воды.

Прежде мама и папа ходили туда вместе. Папа был великий кулинар и уверенно обращался с незнакомыми продуктами вроде артишоков, сельдерея и ламинарии. Вряд ли он, покупая, знал, как все это готовить или какого оно будет вкуса. Но ему нравилось, что его покупки производили на маму впечатление.

Он наполнял тележку роскошными диковинами: ярко-оранжевой хурмой, луковицами фенхеля, стеблями кремовой спаржи, пучками душистых трав, тропическими дынями, сочными ягодами, маленькими дорогими сахарными бананами. Магазинная тележка заменяла ему павлиний хвост; папуля красовался перед мамой, выписывал круги, завлекал ее. Он ее соблазнял, подсовывая под нос ароматные манго: «Деб, закрой глаза и угадай, что это». Или заставлял маму открыть рот и клал туда фисташку или орех-пекан: «Угадай. Не подглядывай».

Не знаю, сколько денег было тогда у родителей. Вряд ли много: просроченные счета, помню, копились горами. Но в супермаркете они забывали обо всем на свете. Пределом было только небо.

После папиной смерти супермаркет остался таким же роскошным, изобильным, обольстительным: блестящие полы, битком забитые полки, яркие как солнце лампы. Подтянутые, загорелые мамы в белых теннисных платьицах закупали нежирную вырезку и хороший кофе. Школьницы с брэкетами на зубах слепили улыбками школьников. Пышный бюст продавщицы из «Деликатесов» колыхался и сплющивался о стеклянную витрину. Кассирши в коротких форменных юбках потряхивали «конскими хвостиками».

Мы с мамой отоваривались, как два воспитанных телевизором подростка, у которых уехали родители: диета из полуфабрикатов. Только в нашем случае одному подростку было сорок два года, а второму — одиннадцать. И родители уехали навсегда. Мама наполняла тележку бежевыми и коричневыми упаковками: картошка фри, пицца, цыплята— гриль, замороженные торты, магазинные пироги, готовые завтраки, тонны рыбных палочек.

Иногда я пыталась подсунуть ей что-нибудь другое.

— Что это у тебя в пакете, Джули?

— Фасоль, мам. Она очень свежая.

Я разламывала пополам ярко— зеленый стручок и подносила ей к носу. И тут же понимала, что зря это сделала. Фасоль была такая настоящая, такая живая, что у мамы захватывало дух, она обмирала. Я видела, как у нее опасно мерцают глаза: вспышка… закрыты… вспышка — как свет перед отключением энергии.

— Я все верну на место, мам. Ты иди вперед, я догоню.

Когда мы добирались до кассы, я пряталась за стендом с глянцевыми журналами. А богатые девочки и их стройные, ослепительные мамы таращились на нашу корзинку и считали калории в уме. В одной нашей пачке жареной картошки было больше калорий, чем у них в целой корзинке с йогуртами и букетами салата. Они закатывали глаза и переглядывались, и тогда я чувствовала, что надо подойти к маме и показать всем, что я с ней. Но я ни разу этого не сделала. Наоборот, пятилась еще дальше. Я отрекалась от мамы. Мне до сих пор за это стыдно.

Я пришла от мамы в тот вечер, когда узнала про рыбные палочки, и обнаружила у калитки машину Хэла. Он сидел на кухне и доедал остатки моего вчерашнего карри. По его виду сразу было понятно, что надеяться мне не на что. На нем был новый костюм.

Хэл замер с набитым ртом.

— Я думал, ты у матери.

Я не могла оторвать глаз от его костюма. Он меня потряс. Это была декларация независимости. Хэл стал другим человеком, а я оставалась все той же женщиной, от которой он ушел.

— Надеюсь, я не съел твой ужин?

За воротник рубашки он сунул уголок кухонного полотенца — вместо слюнявчика. На вид мой почти бывший муж был чистеньким и ухоженным.

— Я прямо с работы. Заскочил сюда и нашел миску в холодильнике.

— Ешь, ешь. Правда, получилось не очень. Маловато чили.

— Да уж, ты вечно жадничаешь, — беззаботно подтвердил Хэл, доел последнюю ложку, поднялся и понес миску к раковине.

Я в каком-то трансе смотрела, как он ополаскивает миску и ставит ее в посудомоечную машину. Он никогда раньше так не делал. Всегда совал посуду прямо в машину, не обращая внимания на остатки еды. Мое сердце так и ухало, но Хэл держался как ни в чем не бывало.

— Я пришел забрать кое-что из вещей. Грегу осточертело, что я ношу его носки.

Грег был его другом и коллегой. Вот, значит, у кого он живет… Я смотрела, как Хэл идет по коридору в спальню, и мне казалось, что на кухне резко похолодало. Как будто тепло шло за ним и отчаянно льнуло к нему. «Не бросай меня с ней», — умоляло тепло Хэла и жалось все крепче.

На столе лежал список, набросанный рукой Хэла, тех вещей, на которые он собирался заявить права. Список был невелик, но в него попало все самое лучшее из нашего добра. Зеленый коврик тоже. В самом конце Хэл написал: «КНИГИ!!!» Это был единственный пункт с восклицательными знаками.

Очень странно, потому что к книгам Хэл всегда был равнодушен. Я покупала книги, но он не читал их. Друзья тоже часто презентовали ему книги — дорогие подарочные биографии политиков и акул бизнеса или толстые серьезные романы, получившие «Букера». Их он тоже не читал.

Приятели Хэла неизменно дарили друг другу книги — на Рождество, дни рождения и прочие знаменательные даты. Насколько я знаю, никто из них эти книги даже не открывал. Разве что в отпуске. Книги и надувные матрасы? Да. Книги и самолеты? Да. Но книги в повседневной жизни Хэла? Нет и нет! Последний раз — в университете. И все равно это было его больное место. Тема книг часто всплывала в нашей семье.

Помню один воскресный вечер незадолго до того, как Хэл ушел. Он смотрел телевизор, а я сидела в старом кресле у окна и что-то читала. И вдруг почувствовала на себе взгляд мужа.

— Тебе что, обязательно надо устроить демонстрацию?

— Какую демонстрацию?

— Вот такую! — Хэл гневно ткнул пальцем в мою книгу. — Знаешь, как это называется? Тихая агрессия!

— Чтение? Тихая агрессия?

— А что, нет? Сидишь тут, уткнулась в книжку и всем своим видом говоришь, что ты слишком умна для телевизора! Каждый раз, когда ты шуршишь страницами, ты на самом деле просто вопишь, что телик — это для обывателей.

— Я ничего такого не…

— Не нравится, как я отдыхаю, да? Тебе бы мою работу — всю эту ответственность, и чтоб все время быть на людях, — небось тоже отдыхала бы перед ящиком!