Читать книгу - "Что скрывал покойник - Луиз Пенни"

— И что вы думаете об этом?

— Я думаю, что он прав. До того как приехать сюда несколько лет назад, я работала психологом в Монреале. Большинство людей, переступивших порог моего кабинета, решились прийти туда по причине кризиса, а суть этих кризисов, в конечном счете, сводилась к потере или утрате. Утрате любви в браке или утрате важных взаимоотношений. Утрате чувства безопасности. Потере работы, дома, одного из родителей. Чего-то, что заставило их обратиться за помощью и заглянуть внутрь себя. И катализатором очень часто выступала перемена или утрата.

— А разве это не одно и тоже?

— Для тех, кто не слишком преуспел в искусстве приспособления, — да, может быть.

— Утрата контроля?

— О да, это, разумеется, одна из самых распространенных причин. Большинство из нас с радостью встречают перемены, естественно, в том случае, если они инициированы нами. Но перемены, навязанные нам силой, навязанные извне, могут ввести некоторых в неуправляемый штопор. Мне кажется, брат Альбер сумел ухватить самую суть. Жизнь — это череда потерь. Но именно отсюда, как подчеркивается в книге, и проистекает свобода. Если мы сможем принять тот факт, что нет ничего постоянного и неизменного и что перемены неизбежны, если сможем приспособиться, то сумеем стать более счастливыми.

— А что привело сюда вас? Утрата?

— Это нечестно, старший инспектор, вы поймали меня на слове. Да. Но не в обычном понимании, поскольку мне всегда хотелось быть непохожей на других, особенной и необычной. — Мирна откинула назад голову и рассмеялась. — Я перестала сочувствовать многим своим пациентам. После двадцати пяти лет выслушивания их жалоб я наконец сломалась. Мое терпение иссякло. Однажды утром я проснулась сама не своя. Меня буквально выводил из себя сорокатрехлетний пациент, который вел себя так, словно ему шестнадцать. Каждую неделю он приходил ко мне с одними и теми же стенаниями и жалобами: «Тот-то и тот-то сделал мне больно. Жизнь — несправедливая штука. И это не моя вина». Целых три года я предлагала ему всевозможные способы измениться, и за эти три года он ровным счетом ничего не сделал. Но однажды, выслушивая его в очередной раз, я вдруг поняла: он не изменялся потому, что не хотел. Он не имел ни малейшего намерения измениться. Мы бы разгадывали эту шараду еще лет двадцать. В тот момент я вдруг поняла, что большинство моих клиентов похожи на него, как две капли воды.

— Но ведь наверняка были и те, кто пытался что-то сделать.

— Да. Но это те, кто поправил свое положение достаточно быстро. Потому что они упорно работали над собой и искренне хотели добиться успеха. А другие только говорили об этом. Я считаю, хотя такое мнение и непопулярно в кругу психологов… — При этих словах она подалась вперед и заговорщически понизила голос. — Я считаю, что многим людям нравятся их проблемы. Для них это прекрасный повод не взрослеть и не принимать жизнь такой, какая она есть.

Мирна снова откинулась на спинку кресла-качалки и глубоко вздохнула.

— Жизнь — это бесконечное изменение. Если вы не растете и не развиваетесь, то стоите на месте, в то время как остальной мир движется вперед. Большинство из этих людей очень незрелые. Они ведут «неподвижный» образ жизни и ждут.

— Чего же они ждут?

— Они ждут, что вот придет кто-нибудь и спасет их. Они ждут, что кто-то спасет их или, по крайней мере, защитит от большого плохого мира. Но вся штука в том, что спасти их не может никто, потому что это их собственные проблемы и решить их могут только они сами. И только они могут подняться из тьмы к свету.

— «Вина, дорогой Брут, лежит не на звездах, а на нас самих, поскольку именно мы и есть жалкие и презренные существа».

Оживившись, Мирна снова подалась вперед.

— Именно так. Вина лежит на нас самих, и только на нас. Это не судьба, не наследственность, не неудачное стечение обстоятельств, и уж, конечно, не мама и папа. В конце концов, все сводится только и исключительно к нам и к тому выбору, который мы делаем. Но… — глаза у нее блестели, она буквально дрожала от возбуждения, — самое замечательное состоит в том, что и решение проблем принадлежит нам же. Мы, и только мы способны изменить собственную жизнь, повернуть ее на сто восемьдесят градусов. Получается, что все годы, проведенные в ожидании кого-то, кто сделает это вместо нас, — это время, потраченное впустую. Я очень любила разговаривать на эту тему с Тиммер. Вот это была по-настоящему умная женщина. Мне так ее не хватает. — Мирна откинулась на спинку кресла. — А большинство людей просто не хотят этого понять. Мы сами виноваты в своих ошибках, бедах, просчетах и несчастьях, но и избавиться от них мы можем только сами. В этом и заключается милость Божья.

— Но это значит, что этим людям придется признать некоторую свою ущербность и даже неполноценность. А разве большинство несчастливых людей не винят в этом других? Вот почему эта строчка из «Юлия Цезаря» кажется такой пугающей и ужасающе откровенной. Кто из нас готов открыто признать, что проблема заключается в нем самом?

— Вы попали в самую точку.

— Вы упомянули Тиммер Хедли. Какой она была?

— Я познакомилась с ней, когда ее жизнь близилась к концу. Я ведь не знала ее, когда она была здорова. Тиммер была умной и славной женщиной, во всех смыслах. Всегда опрятно одетая, ухоженная, элегантная, постоянно пребывающая в ровном расположении духа. Она мне нравилась.

— Вы ухаживали за ней, когда она болела?

— Да. Я сидела у ее постели в тот день, когда она умерла. Я принесла с собой книгу, чтобы почитать ей, но она захотела взглянуть на старые фотографии, поэтому я достала ее альбом, и мы вдвоем стали просматривать его. Там была и фотография Джейн, сделанная, наверное, сто лет назад. Ей в ту пору было лет шестнадцать, может, семнадцать. Тиммер не любила ее родителей. Она называла их холодными и расчетливыми карьеристами, упорно стремящимися подняться по социальной лестнице.

Внезапно Мирна спохватилась и умолкла, хотя видно было, что она явно собиралась добавить кое-что еще.

— Продолжайте, — поощрительно сказал Гамаш, пытаясь вызвать ее на откровенность.

— Это все, — заявила Мирна.

— Нет, это не все, что она говорила. Расскажите мне.

— Я не могу. Она находилась под воздействием морфия, и я знаю, что она никогда не сказала бы ничего подобного, если бы пребывала в здравом уме. Кроме того, это не имеет никакого отношения к смерти Джейн. Это случилось более шестидесяти лет назад.

— Знаете, что самое странное в убийстве? То, что оно нередко совершается через много лет после того, как мысль о нем пришла кому-то в голову. Что-то происходит, и это что-то неизбежно приводит к смерти спустя целые десятилетия. Дурное семя посажено. Это похоже на старые фильмы ужасов, снятые на студии Хаммера, в которых монстр не бежит, никогда не бежит, а просто идет. Не останавливаясь, не замедляя ходьбы, не испытывая сострадания и не думая ни о чем, просто идет к своей жертве. Это очень похоже на убийство. Оно начинается задолго до того, как совершается собственно действие, претворяющее его в жизнь.