Читать книгу - "Любовь и прочие обстоятельства - Эйлет Уолдман"

— Не знаю, Эм. — Джек допивает кофе и встает. — Раньше ты ведь не хотела делать ничего подобного.

— Ну да, в том-то и дело…

— Что, по-твоему, ты от этого получишь?

Этот вопрос, столь грубо сформулированный, меня останавливает. Я собираюсь сказать Джеку то же самое, что и матери, — что общество людей, переживших одинаковое несчастье, способно исцелять, пусть даже ненадолго. Но Джек знает мое мнение о групповых тренингах, он много раз слышал, как я высмеиваю их предполагаемые достоинства. Он не поверит, что я внезапно передумала. И слова Минди о том, что прогулка поможет мне вернуть парк, не произведут на него впечатления. В конце концов, Джек знает, как часто я искала прибежища в парке, невзирая на постоянное присутствие детей и матерей. Муж слишком хорошо меня знает, чтобы принять столь простое объяснение.

Пытаясь объяснить это Джеку, я понимаю, что возлагаю большие надежды на Марш памяти, надеюсь, что его сентиментальность и слащавые дифирамбы умершим детям каким-то образом выведут меня из застоя, встряхнут, вылечат от столбняка, в который я впала после смерти Изабель. Апатия наконец пройдет, это слишком скучно, чтобы продолжаться бесконечно. Может быть, Марш памяти откроет мне новый, менее утомительный способ горевать.

— Можно мне туда пойти? — спрашивает Уильям, когда я замолкаю.

— Это не для детей, Уилл, — отвечает Джек.

— Нет, — возражаю я. — Это для всей семьи. Думаю, он может пойти. И это даже хорошо. Разве ты не понимаешь? Появится смысл нашего присутствия там. Мы как будто начнем заново, все вместе. Мы втроем — и Изабель. Точнее, память о ней. Это будет новое начало. Или конец. Ну, или что-нибудь еще. Но нам всем нужно пойти. Ты, я и Уильям.

Джек переводит взгляд с сына на меня, и я понимаю, что наши исполненные надежды лица вновь внушают ему мысль о примирении и гармонии.

— Ты уверена? — спрашивает он.

— Конечно.

— Даже вечером Центральный парк — одно из самых безопасных мест в городе, папа, — заявляет Уильям. — В прошлом году там случилось всего сто двадцать семь преступлений, из них ни одного убийства.

Джек смеется.

— Я, в общем, не то чтобы сильно волнуюсь о безопасности, старина.

— Дело в том, что мне очень хочется увидеть парк вечером, — объясняет Уильям. — Я никогда не видел, как там горят фонари — ну, кроме тех случаев, когда их забывают выключить днем.

— Прогулка будет во второй половине дня, — говорю я. — Она закончится в сумерках.

— Хорошо, — отвечает Уильям. — Я хочу пойти.

Я спрашиваю мальчика, чем он хочет сегодня заняться.

— Пойдем в парк, — просит он.

— Уверен? — Я-то не против, но не хочу, чтобы он чувствовал себя обязанным идти в парк только потому, что таково мое желание.

— Да.

По пути к выходу я предлагаю Уильяму сходить в туалет. Он сообщает, что это вовсе не обязательно, и напоминает, что он мальчик, а следовательно, ему нетрудно будет просто пописать возле дерева, если возникнет такая необходимость.

— Потому что у меня есть пенис, — заявляет он. — Это ты не забудь сходить в туалет. У тебя нет пениса.

— Спасибо за урок анатомии.

Пока я в ванной, звонит телефон.

— Не подходи, — кричу я, но Уильям уже взял трубку. Я не слышу его, но прекрасно знаю, что именно он говорит. Его телефонные манеры неподражаемы, из мальчика получился бы идеальный секретарь. Он всегда говорит: «Квартира Вульфов, Уильям слушает». Джек утверждает, что когда Уильям берет трубку дома у матери, он говорит то же самое, только заменяет «Вульф» на «Соул». Ошибиться он не способен, Уильям слишком осторожен.

— Кто это был? — спрашиваю я, выходя.

— Ноно.

Уильям называет так моего отца с первого дня их знакомства — это случилось за несколько недель до нашей с Джеком свадьбы. Папа сам так представился. Поскольку слово было незнакомое и не несло для мальчика никаких ассоциаций, Уильям легко его усвоил. «Ноно» — это жаргонное выражение, оно пришло из языка, на котором говорили евреи в Болгарии (оттуда родом предки моего отца). Папа заставляет всех своих внуков называть его «ноно» — возможно потому, что при слове «дедушка» он ощущает себя старым пнем.

— Что он хотел?

— Ничего. Я сказал, что мы идем в парк. Он посоветовал зайти в сосновый питомник. Все деревья там хвойные.

— Неудивительно, раз это сосны.

Уильям подозрительно хмурится.

— Ноно советует туда сходить, потому что там все зеленое и красивое.

Я протягиваю Уильяму пальто и одеваюсь сама. Отчего-то в застегнутом виде мое пальто выглядит чуть менее ужасно. Я по-прежнему похожа на сосиску, но не настолько, чтобы и впредь отважно бросать вызов погоде.

— Нам обязательно туда идти? — уточняет Уильям. — Обязательно идти в питомник?

— Нет, конечно. — Я не хочу ничего, что предлагает отец, потому что накануне вечером мама напомнила мне о том, как я на него зла.

— Питомник прямо рядом с нашим домом, — продолжает Уильям. — А я хочу открывать новые земли. Хочу в Рэмбл. По-моему, это хорошая идея.

Он топает ножкой в зимнем ботинке.

— Прекрасная мысль. Мы будем первооткрывателями. Я буду Христофором Колумбом. А ты кем хочешь быть?

— Колумбом? — Он качает головой, но его пренебрежение явно напускное. — Это же скучно, Эмилия. Я буду Коронадо. Я хочу найти семь городов Сиболы.

— Что-что? — переспрашиваю я.

Он удивленно смотрит на меня.

— Ты не знаешь, кто такой Коронадо?!

— Конечно же, я о нем слышала. Просто забыла про семь городов.

Уильям так поглощен рассказом об испанском конкистадоре Франсиско Васкесе де Коронадо и семи легендарных городах Сиболы, что минует детскую площадку, не попросившись зайти. Он то и дело подскакивает, будто танцует шимми, и ковыряет землю палкой.

— Рэмбл — отличное место, чтобы играть в первооткрывателей, — говорит он.

— Да.

— Это самая неосвоенная часть парка. Похожая на джунгли.

— Да.

Вдруг Уильям останавливается.

— Там опасно?

Я вспоминаю об одетом в полиэтилен бродяге, который напал на меня — или на которого я напала, в зависимости от того, с какой точки зрения посмотреть.

— Нет, — отвечаю я. — В парке вовсе не опасно. Те, кто говорит, что в парке опасно, просто глупы.

Уильям ковыряет палкой какую-то замерзшую гадость.

— По-моему, это дохлая птица, — говорит он.

— Фу.

Он тычет палкой, пока не становится ясно, что это всего лишь грязь и листья.