Читать книгу - "Моя жизнь по соседству - Хантли Фицпатрик"

– Жуть! – восклицает Нэн, когда мы садимся на велосипеды, чтобы ехать к Мейсонам. – Этот Клэй здорово командует твоей мамой, да?

– Похоже на то, – отвечаю я. – В последнее время у них так постоянно. Не пойму… то есть… Она-то по-настоящему на нем зациклена, а вот…

– Думаешь, они… – Нэн понижает голос. – Ну, любовники?

– Фу, Нэн! Понятия не имею! Не хочу даже думать о них в таком плане.

– Тут либо это, либо твоей маме сделали фронтальную лоботомию, – бормочет Нэн. – Как думаешь, что мне надеть? Красное, белое и синее? – Подружка спускается с тротуара, чтобы ехать параллельно мне. – Пожалуйста, скажи «нет»! Может, только синее? Или белое? Или это слишком по-девичьи? – Нэн закатывает глаза. – Хотя разве так нельзя? Попросить Дэниэла снять мое выступление и послать ролик вместе с заявлением в колледж? Или это будет по-идиотски?

Нэн задает вопросы, на которые у меня нет ответа, потому что все мои мысли о другом. Что творится с моей мамой? Когда она слушала кого-то, кроме себя?

* * *

Трейси приезжает домой ради командного выступления в честь Дня независимости. Она не против, ведь в эти выходные Виньярд битком набит туристами. После месяца работы официанткой в Виньярде сестра не считается туристкой? Спрашивать бесполезно: Трейси есть Трейси. Флип тоже дома. Он подарил Трейс теннисный браслет с подвеской, маленькой золотой ракеткой. В результате у сестры появилось множество новых жестов, дабы всем его показать.

– К браслету прилагалась записка: «Живу, чтобы быть у тебя на приеме», – шепотом сообщает Трейси вечером после возвращения. – Представляешь?

По-моему, послание Флипа очень в духе надписей на футболках, которые Нэн продает в водно-теннисном клубе, но у Трейси горят глаза.

– Что случилось с романом на расстоянии, который ничем хорошим не закончится? – спрашиваю я. Зануда, я самая настоящая зануда.

– До сентября же еще несколько месяцев! – Трейси хлопает меня по плечу. – Саманта, если бы когда-нибудь любила парня, то поняла бы.

Так и хочется сказать ей: «Знаешь, Трейс, вообще-то я…» Но я так привыкла молчать, так привыкла слушать истории мамы и Трейси. Вот и сейчас я слушаю, как Трейси рассказывает про Харбор-фест и про Праздник летнего солнцестояния, про то, что Флип сказал, что Флип сделал и что Трейси сделала потом…

* * *

Четвертого июля школьные оркестры собираются в восемь утра. К тому времени уже около тридцати градусов, небо синевато-серого летнего цвета – признак того, что будет еще жарче. Тем не менее мама само спокойствие. Она в белом льняном костюме, на голове у нее большая соломенная шляпа, синяя, с красной лентой. Трейси, против собственного желания, надела темно-синий сарафан с белым поясом, а я в белом платье из мокрого шелка, мамино любимое, в котором я выгляжу лет на десять, не старше.

Пока участники парада собираются, я стою с мамой и Трейси. Вон Дафф, поудобнее устраивающий свою трубу. Парад еще не начался, а лицо у него уже красное. Вон Энди, зажмурившись, натягивает струну на скрипке. Она кладет скрипку на плечо, замечает меня и улыбается, сверкая пластинками.

«Стройматериалы Гарретта» сегодня не работают, но мистер Гарретт с Джейсом продают у магазина вымпелы для велосипедов, флажки и знамена. Рядом с ними Гарри бойко торгует лимонадом: «Эй, мистер, вы пить хотите! Лимонад за двадцать пять центов. Эй, леди!» В толпе горожан миссис Гарретт с Пэтси. Раньше я и не думала, что все жители Стоуни-Бэй действительно приходят на парад.

Первой оркестр играет песню «Америка прекрасна», по крайней мере, мне так кажется. Играет оркестр не очень. Потом мистер Маколифф, руководитель оркестра средней школы Стоуни-Бэй, начинает маршировать, и оркестранты тянутся за ним.

Барабанщики выступают, когда мама выходит на трибуну. Мы с Трейси сидим чуть поодаль вместе с Мориссой Леви, лучшей ученицей средней школы, и Нэн. Со своего места я наконец замечаю миссис Гарретт с большой порцией сладкой ваты, которой она угощает Джорджа. Пэтси тоже тянется за угощением. Мейсоны сидят в центре первого ряда, мистер Мейсон обнимает жену за плечи. Рядом с ними устроился Тим… в смокинге? Знаю, миссис Мейсон просила его одеться понаряднее, и Тим довел ее просьбу до абсурда. Он же сварится в такую жару!

В своей речи мама рассказывает о двухстах тридцати годах труда, сделавших Стоуни-Бэй таким, какой он ныне, о двухстах тридцати годах доблести и так далее. Не понимаю, чем это выступление отличается от предыдущих, но Клэй стоит рядом с оператором «Ньюс-Центр 9», улыбается, кивает и наклоняется к фотографу, словно убеждаясь, что тот снимает так, как надо.

После маминой речи воцаряется тишина, и на трибуну быстро поднимается Нэн. Наборы ДНК у них с Тимом отличаются, и рост – наглядный тому пример. Нэнни выше меня на пару дюймов, то есть в ней росту пять футов четыре дюйма максимум, а вот Тим давно вымахал за шесть дюймов. Чтобы подсматривать текст своего выступления несколько раз, Нэн нужно подняться на несколько ступенек. Она кладет свой листок, разглаживает его, потом сглатывает комок в горле и бледнеет так, что проступает каждая веснушка.

Пауза затягивается, и мне становится страшно. Нэн перехватывает мой взгляд, собирает глаза в кучку и начинает:

– Сегодня в нашей стране принято праздновать и чествовать то, что мы имеем. Или то, чего мы желаем. А то, от чего мы избавлены, нет. В день памяти мечтаний и чаяний наших предков я хотела бы отдать должное четырем свободам и отметить, что две из них – свобода слова и свобода вероисповедания – чествуют то, что мы имеем, а две – свобода от нужды, свобода от страха – то, от чего мы избавлены.

Порой из микрофона доносится писк, порой довольно пронзительный визг. Мама склонила голову набок и внимательно слушает речь, словно Нэн не репетировала при ней как минимум пять раз. Трейси и Флип держатся за руки, лица у обоих серьезные. Я нахожу в толпе миссис Мейсон – она обхватила подбородок руками, а мистер Мейсон наклонился к жене и не сводит взгляд с Нэн. Я ищу Тима – вот он, прижал кулаки к глазам.

Нэн завершает свое выступление под бурные аплодисменты. Она краснеет, кланяется и уходит на свое место рядом с моей мамой.

– Кто мог выступить лучше? – вопрошает мама. – В День независимости мы понимаем, что выбрали наши предки, а что они отвергли, ведь они мечтали о том, что мы воплотили в жизнь, черпая силу в их надеждах.

В том же духе говорится еще очень многое, но я вижу лишь, как Нэн обнимают родители. Сейчас они радуются успехам дочери, а не переживают о Тиме. Нэн в родительских объятиях выглядит такой счастливой! Я оглядываюсь – где Тим, почему он не замкнет семейный круг? – но его нигде нет.

Мама вещает о свободе, о выборе, о силе американцев. Клэй, устроившийся в заднем ряду, улыбается и поднимает большие пальцы.

Участники парада медленно спускаются к гавани, где торжественно бросают в океан венок в память о погибших воинах. Винни Тейксер из начальной школы играет на горне «Сигнал отбоя». Потом все повторяют Клятву верности флагу, и официальная часть празднования Дня независимости перерастает в веселье: все получают сладкую вату, холодный лимонад и фруктовый лед из контейнеров, установленных «Кондитерской Доана».