Читать книгу - "Яд в крови - Наталья Калинина"

— Не бери греха на душу, брат. Я сам поначалу хотел убить его, но теперь понял, что этого делать нельзя. Только Господь наш имеет право вершить над людьми суд, — уверенно сказала Никита. — Нам, грешным, это право не дано.

— Папочка, отпусти его, — громко прошептала девушка. — Ради меня — отпусти. Я, кажется, беременна. Ты… вы не должны убивать отца моего будущего ребенка.

— Но он донесет, что мы спалили его дом, — высказал предположение Толя.

— Он будет молчать — я в этом уверен. — Никита осторожно положил дочку на кушетку, взял со стола узкий кинжал с инкрустированной драгоценными камнями ручкой и быстро перерезал веревки, опутывавшие мужчину. — Уходи немедленно, иначе я за себя не отвечаю. И больше не попадайся мне на глаза. Слышишь?

…Толя переходил из комнаты в комнату, повсюду оставляя за собой огонь. Постояв несколько секунд над умершей, сорвал с окон несколько тяжелых штор и накрыл ими измученное и изуродованное тело. «Прощай», — тихо сказал он и только тогда поднес подсвечник с горящими свечами к большому кресту у стены. Он сразу занялся пламенем — древесина была пропитана какой-то вонючей жидкостью. Толя вышел через веранду во двор и, обернувшись, в последний раз посмотрел на дом, очертания которого зловеще вырисовывались на фоне ненастного предутреннего неба. Он видел пляшущие в окнах языки огня и вдруг всем существом почувствовал его очистительную силу — недаром огню поклонялись язычники. Он сейчас тоже готов был пасть на колени и молить бога огня спалить все дотла. Он никогда не расскажет Маше о том, в каких муках умирала ее мать. Огонь скроет все следы. Слава огню!

Толя повернулся и направился к лазу в заборе, возле которого его ждал Никита с Маней на руках.

— Пойдем лесом, чтобы нас никто не увидел. Твою и мою обувь я сожгу. Спасибо тебе, брат, за все. Если б не ты… — Он всхлипнул и утер нос тыльной стороной ладони. — Теперь я верю в то, что тебя на самом деле послал сам Бог.

Толя шел, повторяя про себя слова покойной. Он не должен забыть их. Он перескажет их Устинье.

Вдруг он услышал за спиной треск и невольно обернулся. Пламя уже рвалось в небо. Толя подумал о том, что и об этом тоже расскажет Устинье.

Ему и в голову не могло прийти, что он действовал по ее когда-то успешно сработавшему сценарию.

В день, когда Толю выписали из больницы, Маша переехала к себе, предварительно оговорив с Димой условия своего возвращения. У нее теперь была отдельная комната, дверь в которую запиралась на ключ. Маша запиралась только изнутри — ей не хотелось, чтобы кто-то заставал ее врасплох.

Дима уже ходил на работу и тайком от отца начал потихоньку выпивать. Маша видела, что он страдает из-за ее отчужденности, но ничего с собой поделать не могла. И дело было не только в том, что Дима изменял ей с другой женщиной — дело было в самой Маше, которая вдруг почувствовала чуть ли не отвращение к физической стороне любви.

Провожая Яна в Ленинград, она сказала:

— Как жаль, что мы с тобой росли порознь. Мы никогда не сможем быть настоящими сестрой и братом. Всегда нам что-то будет мешать любить друг друга родственной любовью.

Ян молча обнял ее за плечи, прижал к себе, поцеловал в лоб и долго смотрел в глаза. Они стояли так минуты две, чувствуя, как бьются их сердца.

— Тебе пора, — наконец сказал он, обжигая ее макушку своим горячим дыханием. — Думай обо мне, ладно? Маме скажи, что я буду звонить. Ты, наверное, вернешься к Диме? — почти утвердительно сказал Ян.

— Да. — Маша слабо улыбнулась. — Только, прошу тебя, не думай обо мне как о заложнице. Если бы я не вышла замуж за Диму, я бы успела натворить таких глупостей. Конечно, я и сейчас от них не застрахована.

Ян стоял у окна, глядя на медленно уплывавшую от него Машу. Когда она скрылась из виду, одним прыжком вскочил на верхнюю полку и, отвернувшись к стене, закрыл глаза.

Толя прожит у Соломиных больше месяца. За это время они с Машей виделись раза три и то всегда на людях. Накануне его отъезда в Плавни Маша приехала в свой бывший дом сразу после занятий и застала Толю одного — Устинья и Николай Петрович были на каком-то приеме, Женя взяла выходной.

Он заварил чай и накрыл на стол, прекрасно ориентируясь в набитом всевозможной посудой буфете. Маша размешивала в чашке сахар, то и дело исподлобья поглядывая на молчаливого и печального Толю. У нее сжалось сердце, когда она поняла, что расстается с ним надолго.

— Летом будешь купаться в реке, — сказала она и постаралась улыбнуться. — Раньше там была очень чистая вода. Ты не разучился плавать?

— Как будто нет, — серьезно ответил Толя. — Я заплывал ночами далеко в море, переворачивался на спину и смотрел на звезды. Знаешь, они были почти такие, как в «Солнечной долине». Только, мне кажется, там они были ближе.

— Да, они там были очень близко…

Толя поднял глаза от своей чашки и внимательно посмотрел на Машу.

— Ты позови меня, если что. Я брошу все и приеду, — неожиданного для самого себя сказал он и очень смутился.

И Маша не знала, куда ей деть глаза. Стало нечем дышать, и она расстегнула верхние пуговицы своей нейлоновой кофточки.

— У нас с тобой все равно ничего бы не получилось. Потому что я эгоистка. Ты сам когда-то это сказал.

— Никакая ты не эгоистка. Я был не прав. Прости.

— Нет, я всегда была эгоисткой да и, наверное, останусь. Но… понимаешь, мой эгоизм не распространяется на тех, кого я люблю по-настоящему.

Она протянула через стол руку ладонью кверху, и Толя схватил ее обеими руками.

— Ты как наваждение. Я думал, это пройдет, но с каждым днем чувствую себя все слабей и слабей. И то, что я завтра уезжаю, тоже проявление моей слабости. Я ненавижу себя за это.

— А я тебя за это люблю еще сильней, — чистым звенящим голосом сказала Маша. — Но не так, как тогда, в «Солнечной долине». Сейчас это сидит где-то глубоко во мне, и я бы не смогла избавиться от этого чувства, даже если бы захотела. Но я не хочу. Я, наверное, грешная по природе.

И Маша лукаво улыбнулась.

— У меня еще никого не было, — тихо сказал Толя. — Когда я ушел из монастыря, я видел много женщин. Некоторые сами навязывали свою любовь, но я никогда не испытывал к ним желания. Зато я всегда его чувствовал, когда думал о тебе. И очень на себя за это сердился.

— Сейчас тоже сердишься?

— Да… Нет… Сам не знаю. Сейчас не сержусь.

Маша резко встала и почти силой вырвала свою руку из Толиных ладоней.

— Это было бы слишком пошло, — сказала она. — Я не позволю, чтобы то, чем я жила все эти годы, превратилось в обыкновенную интрижку. Прощай или до свидания.

Она сорвала с вешалки жакет и, выскочив за дверь, бегом бросилась вниз.

Анатолий Соломин уехал в Плавни ранней весной. Устинья вызвалась его проводить до самого места. Они долетели самолетом до областного центра, потом сели на теплоход — «ракеты» не ходили, ибо по реке плыли отдельные льдины и коряга.