Читать книгу - "Прошлое - Алан Паулс"

От Софии долго не было никаких известий — вплоть до вечера, когда Виктор передал ему под столом в ресторане записку, содержащую ее негодование по поводу того, что Римини посмел стать старше на целый год без нее. К этому времени в легких Виктора не осталось ни единой зловредной бациллы — к сожалению, здоровой ткани в них тоже оставалось все меньше: она отступала, съеживаясь под натиском непобедимой армии клеток злокачественной опухоли. Впрочем, в день рождения Римини почти не вспоминал о страшной болезни друга. Получив от него записку Софии, он вздохнул с облегчением. Читая это короткое послание, он видел Софию так отчетливо, словно она писала этот текст прямо у него на глазах: вот она — в ночной рубашке и тапочках на улице, в тот ранний час, когда безумцы позволяют себе прогуляться и поговорить сами с собой на глазах у немногочисленных зрителей. Эта картина ни в коей мере не напугала его, а, наоборот, рассмешила — она была одновременно гротескной и потрясающе четкой и подробной. Этот зрительный образ был украден у Феллини или даже, скорее, у Джульетты Мазины, которая была для Софии высшим авторитетом во всем, что касалось человеческих чувств вообще и любовных дел в частности, — разумеется, после Фриды Брайтенбах.

Спустя некоторое время Римини зашел в гости к Виктору, у которого было ухудшение; он не был прикован к постели, но из дома не выходил. Восседая на кровати, одетый в махровый халат в шотландскую клетку, Виктор, с видом человека, наконец скидывающего с себя тяжкую ношу, попросил Римини открыть ящик комода и забрать подарок, о котором шла речь в письме Софии. Найти его оказалось нетрудно — на фоне других вещей, лежавших в ящике, он просто бросался в глаза: это был небольшой вытянутый пакетик, завернутый в роскошную сверкающую фольгу; Римини взвесил его на руке с некоторым беспокойством и решил открыть прямо здесь, при Викторе, словно бы присутствие кого-то третьего делало эту ситуацию менее компрометирующей.

Подарком оказалась одна из тех роскошных, черных и увесистых принадлежностей для письма, сам факт существования которых оправдывает использование несколько архаично звучащего слова «авторучка». Именно такими перьевыми чернильными ручками еще в прошлом веке врачи выписывали рецепты, а по ночам заполняли бесконечные тетради для записей, сопровождая процесс создания медицинских трактатов едва слышным мерным поскрипыванием пера о бумагу — этот звук вызывал у Римини приступы безграничного восторга и блаженства. «Ну-ну, — заметил Виктор, созерцая довольную улыбку на лице Римини, разглядывающего подарок. — Похоже, что на этот раз мадам попала точно в цель». Римини посмотрел на Виктора если не зло, то по крайней мере с упреком, давая понять, что тот поступил бестактно. На самом же деле Римини просто опасался, что София узнает, какую реакцию у него вызвал ее подарок, и попытается воспользоваться этим в своих целях, — а узнать о том, как глупо и довольно улыбался он, разглядывая ручку, она могла только от Виктора. «Прошу прощения, — сказал тот. — Ты не волнуйся — все это останется между нами. Она никогда ни о чем не узнает. Если хочешь, я вообще могу ей сказать, что так тебе ее и не отдал». Римини крутил подарок в руках. Его действительно охватил восторг, но восторг этот не был окрашен никакими чувствами, и уж конечно — не был он окрашен любовью. Радость была абсолютно платонической; Римини пытался понять, до какого времени подобные ситуации, лишенные оживляющего воздействия любви или хотя бы легкой влюбленности, будут доказывать ему реальность того, что, как он полагал, могло существовать лишь в условном метафорическом измерении: любовь, настоящая любовь, которая выше любых представлений о том, что соответствует стилю высокой любви, а что нет, — так вот, она не имеет ничего общего ни с проявлениями чувств, ни с самими чувствами, ни с их способностью проникать повсюду и обволакивать все как коконом; важное ее свойство — меткость, меткость нанесения ударов. Подлинная любовь не обнимает, думал Римини, она душит и ранит. Она не заполняет тебя изнутри, но пронзает тебя, вгрызается в тебя. И как же так получается, что каждый удар Софии по-прежнему попадает точно в цель?

Он аккуратно отвинтил колпачок и поднес ручку к глазам, чтобы получше рассмотреть перо — эти две крохотные изящные лапки, сведенные вместе, к концу почти сливающиеся в кончик-ноготок. Как же называется это редкое умение попадать в яблочко отсутствующей мишени? Он перевернул ручку и стал внимательно разглядывать то место, где из корпуса тончайшей струйкой или даже пленочкой выходят чернила и куда они потом уходят, прежде чем стечь на бумагу с самого кончика пера; Римини прекрасно помнил, как должна выглядеть эта слегка пузатая часть ручки, напоминающая брюшко насекомого: сухая — она была тусклой, а если ее смочить чернилами — ярко отсвечивала под лампой. Затем он поднес ручку к подушечке указательного пальца и медленно и осторожно погрузил острие пера в кожу — так, чтобы чернила растеклись по крохотным бороздам. Кожа осталась абсолютно чистой. Римини повторил то же действие еще пару раз, постепенно увеличивая силу давления и раскачивая перо из стороны в сторону. Безрезультатно. Он снова поднес перо вплотную к глазам: оно по-прежнему было сухим — похоже, заправлять эту ручку никто и никогда даже не пытался. Тем временем Виктор протянул Римини спортивное приложение к газете, на первой странице которого два чернокожих футболиста в зеленой форме переплелись друг с другом ногами в каком-то подобии балетного танца — неправдоподобного изящества и невозможной геометрии; Римини еще пару раз попробовал ручку — теперь уже на бумаге, и, вновь не добившись результата, постучал ребром ладони по краю стола. «Слушай, а ведь в ней, по-моему, и чернил-то нет», — предположил Виктор. Это объяснение было настолько очевидным, а тот факт, что Римини сам до него не додумался, — настолько невероятным, что теперь ему оставалось лишь делать вид, что все идет по плану, и продолжить обследование внутреннего устройства драгоценности (втайне надеясь, что каким-то чудом ручка все же начнет писать). Римини начал откручивать корпус, и тонкое золотое колечко, отделявшее верхнюю часть от нижней, зависло где-то на половине резьбы, придерживаемое тоненькими резиновыми уплотнителями. Римини вдруг ощутил неясное беспокойство. Он положил ручку на газету, склонил голову над колечком и стал медленно вращать его — все медленнее и медленнее, пока не убедился в обоснованности своих подозрений: он обнаружил на этой блестящей поверхности выгравированную букву «Р» и почувствовал, что земля качнулась у него под ногами. Виктор увидел, что Римини ищет дополнительную точку опоры, и, не вставая с кровати, как мог быстро пододвинул ему стул. «Что случилось?» — спросил он. «Она заказала подарочную гравировку, — сказал Римини, протягивая другу ручку. — Видишь — первая буква моего имени. Она что, совсем сдурела?» — «Подожди, где?» — «Там, на золотом колечке. Или оно позолоченное, неважно». Виктор поднес было ручку к глазам, но понял, что так ничего не увидит, и сказал: «Дай-ка мне очки. Без них я тут вряд ли что разберу. Что ты там за инициалы разглядел? Тебе часом не померещилось?» — «Что же мне теперь делать? — произнес Римини. Это был даже не вопрос, а что-то вроде тяжелого вздоха. С такого вздоха в театре обычно начинается монолог главного героя, который, оставшись на сцене один, начинает — что вполне естественно — думать о своей жизни, но, в соответствии с законами театрального искусства, делает это вслух — что никак не добавляет происходящему правдоподобия. — Может быть, вернуть ей подарок? Ведь если я его оставлю, это будет означать, что я согласен на все. Ручка — это, в общем-то, ерунда. Гораздо серьезнее то, что я признаю саму идею подарка, причем не простого, а со значением. Понимаешь, получается, что мы и дальше имеем право обмениваться такими подарками, которые дарят друг другу любящие люди. И живущие вместе. Получается, что я принимаю с благосклонностью не только то время и силы, которые она потратила, подыскивая мне именно эту ручку, — что, не буду скрывать, в некотором роде мне очень даже приятно, и она, кстати, об этом знает, — но ведь я в таком случае соглашаюсь и принимаю от нее то внимание и тот настрой, с которым она заказывала мне гравировку. Выходит, что я соглашаюсь с тем, что между нами устанавливаются отношения, при которых подобного рода подарки становятся чем-то нормальным, а ведь я так не считаю! Приняв ручку от Софии, я вроде бы и сделаю ей приятное, а на самом деле только обману ее — она бог знает что вообразит себе о том, как мы теперь будем общаться». — «Слушай, передай-ка мне колпачок», — попросил Виктор, дождавшись паузы. Римини механически выполнил его просьбу и вновь заговорил: «Но если я не приму этот подарок? Если на такую заботу и внимание я отвечу однозначным отказом — не подолью ли я еще масла в огонь?»