Читать книгу - "Осень на краю - Елена Арсеньева"

Марина понимала: к доктору Ждановскому нельзя явиться воттак, с улицы, и ни с того ни с сего потребовать помочь побегу пленныхавстрийцев. Сослаться на Ковалевскую – только дело испортить, у них ведь былавзаимная и весьма острая неприязнь. Марина думала, думала, наконец вспомнила оМакаре – Макаре Донцове. Это был молодой рабочий с «Арсенала» – большогозавода, что располагался в самом конце Барановской улицы, не столь уж далеко отвокзала и кладбища, только в противоположном направлении. Заводская слободканаходилась в юго-западной части города. Макар был токарем – отменным токарем,сразу после начала войны получившим бр?оню, в то время как большинство егородственников были призваны в армию. Когда в военный госпиталь прислали новыйрентгеновский аппарат, его никак не могли установить. Что-то потребовалось тамподогнать, отладить. На всех заводах города искали токаря, способного занововыточить неподходящие детали. Это удалось сделать только Макару, и с тех порего часто приглашали в госпиталь. Он, помнится, рассказывал Марине, что докторЖдановский к нему весьма благоволит и в шутку величает теперь Самородком. Так иговорит при встрече: «Наше вам с кисточкой, господин Самородок!»

Итак, доктор Ждановский благоволил к Макару, а Макарблаговолил к фельдшерице Марине Игнатьевне Аверьяновой. Началась их дружба годназад – с того дня, когда на гулянье в городском саду над Амуром Макар полез настолб, надеясь достать гармошку, привязанную к его верхушке…

Столб очень походил на обычный телеграфный. Вся штукасостояла в том, что он был густо намылен, и залезть на него было совсем нестоль просто, как представлялось со стороны. Первые удальцы едва добирались досередины. У следующих дела шли лучше, ведь мыло уносили на своих пиджаках ибрюках неудачники – столб становился с каждым разом менее и менее скользким!Обычно выигрыш доставался самому терпеливому, ну и сильному, конечно, потомучто даже и по ненамыленному столбу залезть на самый верх – это надо здоровопотрудиться. Многие срывались, падали. Сорвался и Макар…

Сорвался, упал и не смог встать.

Приятели вынесли его на руках, матерясь почем зря: гуляньепошло псу под хвост, ведь Макар умудрился сломать ногу – тащи его теперь домой,дурня неуклюжего! Увидев его белые от боли губы, Марина, которую привели вгородской сад Васильевы, подошла ближе – и сразу поняла, что помощь нужнанемедленно. Добросердечный Василий Васильевич отправил парня на извозчике вгородскую больницу. Марина поехала с ним. С ее стороны не было никакой жертвы,потому что от бессмысленных забав ей становилось тошно, да и не могла она,просто органически не могла слишком долго находиться в компании Васильевых. Какони раздражали ее своим мещанским и фальшивым – в последнем она была убеждена –добродушием! Весь вечер она таскалась за своими «благодетелями» по дорожкам ихолмам городского сада, словно злобная левретка, чуть не кусаясь от злости искуки, а едва его покинула, на душе немедленно стало легче.

В больнице на ногу Макара наложили гипс, а потом Маринаувезла его на извозчике в Арсенальную слободку. Парень совсем приуныл – знал,что никакого вспомоществования от завода не дождется, ногу-то ведь не в цеху,не на производстве сломал, а на гулянке, в воскресный день. Хоть бы броню неотняли…

Броню у лучшего токаря завода, конечно, не отняли, однакоМакар оказался прав в том смысле, что ни на какое пособие рассчитывать неприходилось. Нет, с голоду он не умирал – многочисленная родня, обитавшая вамурских прибрежных деревнях, больше всего в селе Вяземском, исправно снабжалапродуктами. А врачевала его Марина.

Парень оказался как парень – веселый, красивый, лихой наязык. Внешне он чем-то напоминал Марине товарища Виктора, убитого во времяперестрелки с агентами сыскного еще два года назад в Энске. Разница состоялалишь в том, что Виктор был убежденным боевиком, террористом и убийцей, а Макарсмелым только на словах.

Знакомство с ним состоялось как раз в то время, когда Маринаотчаянно пыталась нащупать хоть какие-то партийные связи в Х. Однакосоздавалось впечатление, что местный воздух обладал особым воздействием наполитических ссыльных: умиротворяющим. Ну да, Чехов знал, о чем писал: «Любойссыльный на Амуре дышит свободнее, чем генерал в России». Эта свобода и почтиполная неподнадзорность (всего-то время от времени в участке отметиться)развращали бывших борцов с самодержавием. Оседая в Х., они мигом обзаводилисьсемьями: девок за них отдавали охотно, в конце концов, у истоков чуть ли некаждой семьи в Х. стоял какой-нибудь сосланный сюда вор или душегубец. И вскоретак называемые политические даже и думать переставали о политике – озабоченыбыли только прокормлением неудержимо разраставшихся семейств. И Марина обратиланадежды на местный рабочий класс. Она вспоминала немногих сормовских рабочих, скоторыми успела свести знакомство в Энске (Виктор тоже был из Сормова), идумала, что местные «арсенальцы» окажутся теми, кто ей нужен. Вскоре поняла,что, во всяком случае, в Макаре не ошиблась. Однажды она стала случайнойсвидетельницей его спора с приятелями и поняла: вот тот, кого она искала.Товарищ по оружию, товарищ по взглядам. Возможно – по будущей борьбе.

Приятели, Антон и Степан, земляки его, родом из селаВяземского, работавшие на том же «Арсенале», с Мариной уже были знакомы, аоттого в выражениях при ней не стеснялись и политические пристрастиявысказывали весьма откровенно. В тот раз спорили о том, что понадобится делать,когда рабочим все же удастся забрать власть в свои руки. Марине понравилось,что сослагательное наклонение тут не использовалось: звучало не робкое если , ауверенное когда .

– Власть мало забрать, – говорил Макар, – ее защищатьпонадобится. Господа ее просто так не отдадут, а коли и отдадут по дурости,разом спохватятся, мол, что мы натворили. Тут и встанет вопрос: или мы их, илиони нас. И никто ни с кем церемониться тогда не будет. Ты, Антошка, говоришь,что я за крайние меры? Шибко решительный? Да после революции такие люди, как я,будут на вес золота, потому что мы других поведем на защиту революционныхзавоеваний. Мой дядька Назар пишет с фронта: истосковался, мол, по земле, подому, война осточертела, ненавижу войну, – а не соображает и сообразить нехочет, что вся война еще впереди. Он, вишь, о телятках своих, о курочкахспрашивает и поименно каждую скотину называет, а того понять не желает, что онибудут у него после нашей победы отняты и бедным розданы.