Читать книгу - "Парижская жена - Пола Маклейн"

Когда Эрнест не работал у себя на улице Муффтар, он проводил много времени у Гертруды. Она проявила сочувствие, когда он рассказал о потерянных рукописях, но его озабоченность по поводу будущего ребенка не вызвала у нее симпатии.

— Все будет хорошо. Вы справитесь.

— Я не готов, — говорил он.

Прищурившись, Гертруда сказала:

— Никто из мужчин к этому не готов. Других я не знаю. Вы отлично справитесь.

— А что ты думал, она тебе скажет? — спросила я, когда он пересказал мне их разговор.

— Ну, не знаю. Надеялся, даст совет.

— Она дала?

— По сути, нет. Только — «как-нибудь справитесь».

— Прекрасный совет. Придется справиться.

— Тебе хорошо говорить. Все, что тебе нужно, — это кроить и шить одежду для ребенка.

— Да, кроить, и шить, и еще — да будет тебе известно — его родить. Дети с неба не падают.

— Верно, — смущенно согласился он и вернулся к работе.

Вскоре после нашего возвращения в Париж Джейн Хип, редактор «Литл ревю», прислала Эрнесту письмо с просьбой предоставить им что-нибудь в следующий номер. Среди утраченных материалов в чемодане была серия зарисовок, объединенных названием «Париж, 1922». Все они начинались словами «Я видел…», после чего следовали запоминающиеся и часто жестокие сцены, свидетелем которых он был или о которых читал в прошлом году. В одной описывалось обрушение гостиницы «Шевр д’Ор» в парижском районе Отей; в другой самоубийство чилийского любовника актрисы Пегги Джойс, прострелившего себе голову после ее отказа выйти за него замуж. Кто только не писал об этой ужасной истории, но у Эрнеста она вышла более живой и яркой, чем у кого-либо. Не важно, получил он истории из вторых рук или был очевидцем, все они были красочными, жесткими и убедительными. По мнению Эрнеста, никогда раньше не писал он так остро и сильно, и Гертруда с ним соглашалась. Он нокаутировал читателя.

— Возможно, тебе неприятно это слышать, — сказала Гертруда, — но я думаю, потеря рукописей — это благо. Тебе нужно было освободиться. Начать все заново и создать нечто действительно новое.

Эрнест важно кивнул, но я видела: он почувствовал большое облегчение. И я тоже.

— Я хочу сделать еще одну серию зарисовок для Джейн Хип. Но оживлять трупы не собираюсь. Новое так новое. Я хочу разбить их на небольшие части — так они будут производить большее впечатление. — Говоря, он внимательно следил за ее лицом, ища на нем знаки одобрения. — Каждая будет не столько очерком, сколько миниатюрой — захватывающей и провоцирующей.

— Именно так, — согласилась Гертруда, и очень скоро у Эрнеста был готов набросок о раненом матадоре, написанный с беспощадной мощью. Эрнест особенно волновался, как она его примет: ведь в основе сцены лежал ее рассказ о бое быков в Памплоне. Читая этот отрывок, вы никогда бы не сказали, что он там не был.

— Невероятно, — сказала Гертруда. — Ты все точно изобразил.

— В этом вся соль. — Эрнест был очень доволен услышанным. — Однако хотелось бы увидеть бой быков воочию. Если я поеду туда, то могу собрать материал для большого количества очерков. Майк Стрейтер туда рвется, и Боб Макэлмон. У Боба куча денег. Он готов финансировать поездку.

— Поезжай, — посоветовала Гертруда.

— Ты должен ехать, — поддержала я. — Все к тому идет.

Вечером, когда мы вернулись домой, я попросила у Эрнеста разрешения прочесть написанные им за это время миниатюры и похолодела от ужаса, читая одну, относящуюся ко времени его поездки в Турцию. Он описывал путь беженцев на Карагач, и среди них — женщину, рожавшую, как животное, прямо под дождем.

Я вернула миниатюры, сопроводив восторженной похвалой, как они того заслуживали, но, не удержавшись, сказала:

— Не надо прятать свой страх перед рождением малыша. Во всяком случае, не от меня.

— Конечно, я беспокоюсь. Что будет с моей работой? А нашим развлечениям придет конец?

— Не только это. Я знаю, ты боишься за меня.

— Немного.

— Пожалуйста, не надо. Ничего плохого не случится.

— Как ты можешь знать? Всегда что-то может пойти не так. Сам видел.

— Все будет хорошо. Я это чувствую.

— И все же я подумал, может, тебе стоит рожать в Торонто? Я могу работать полный день в «Стар». Там прекрасные больницы, и у меня будет постоянная работа. Нам наверняка понадобятся деньги.

— Да ты уже заботливый папа, — сказала я, нежно целуя его в губы.

— Я стараюсь захотеть им быть. И еще пытаюсь прогнать прочь дурные мысли.

— И пожить на полную катушку, пока не родился малыш?

— И это тоже.

Следующие недели прошли в суете вокруг поездки в Испанию. Эрнест часто встречался со Стрейтером и Бобом Макэлмоном в кафе, где они планировали маршрут. После этих встреч Эрнест всегда возвращался в дурном настроении, сердитый на своих спутников. Макэлмон — поэт и друг одновременно Эзры и Сильвии — был женат на английской писательнице Энни Эллерман, писавшей под псевдонимом Брайер. Все знали, что Энни лесбиянка, а Бобу больше нравятся мужчины. Брак был всего лишь прикрытием. Кроме того, время от времени Энни путалась с поэтом Г. Д., еще одним «учеником» Паунда, — Боба это совсем не беспокоило, а вот Эрнеста раздражало. Не знаю точно почему. Нас окружали люди, находившиеся друг с другом в самых разных сексуальных комбинациях — и парных, и тройных, — поэтому не думаю, что Эрнест так среагировал именно на гомосексуализм. Скорее, его задела иерархия власти. Энни — богатая наследница. Ее отец, судостроительный магнат, — самый богатый человек в Англии. У Боба тоже водились деньги, но это было не сопоставимо с возможностями Энни; складывалось впечатление, что он, нуждаясь в финансовой поддержке нового издательства, у нее на поводке. «Контэкт Эдишн» возникло недавно, но уже заявило о себе и активно искало современные произведения на злобу дня.

Эрнест понимал, что должен произвести впечатление на Боба, а это означало, что он непроизвольно делал все, чтобы того разозлить. К моменту их отъезда в Испанию Эрнест и Боб почти не разговаривали. Поездка вышла неприятной во многих отношениях. Боб (с помощью Энни) оплачивал все счета, что пробудило в Эрнесте все самое худшее. Он всегда критиковал богачей и не любил чувствовать себя обязанным. Позже я узнала от Майка, что Эрнест сразу взял на себя роль «эксперта» и непрерывно поучал остальных. В корриду он влюбился с первой секунды. В письмах ко мне он рассказывал только о храбрости тореро и быков. Это действо — великая, пронзающая душу трагедия, непосредственным свидетелем которой вы являетесь и от которой волосы встают на голове.

Когда неделю спустя он вернулся домой, энтузиазм в нем бил через край. Наиболее яркие пассы, освоенные им в Ронде и Мадриде, Эрнест показывал мне с помощью скатерти.

Он становился параллельно столу — единственному доступному в данный момент «быку».