Читать книгу - "Зеленый подъезд - Татьяна Веденская"

– Мать, а у тебя уже прям живот! – восхитился Лекс.

– Чему ты радуешься? Я же не смогу выйти из дому.

– А я тебе отдам свои штаны, – заржал он. Но веселого было мало. Еще три месяца я только и делала, что понимала, какую ошибку допустила. Штаны малы любые, голова кружится, от винта тошнит. Героин не дают, орут, что рожу урода. Все время хочется есть и курить. За всем этим я как-то не очень отчетливо понимала, что пинки внутри моего «я» – это новый человек со своим «я», который скоро и неизбежно выйдет наружу и заявит свои права на меня. Да что там, я совсем не понимала, что ношу человека. Лекс был доволен – мне оказалось этого достаточно. Жить одним днем, не думать о том, что случится завтра, – вот мой девиз. Ведь завтра мы все умрем. Разве может иметь значение какой-то там ребенок.

– Три килограмма пятьсот шестьдесят граммов, – сказали они и стали ждать, когда же я, наконец, начну радоваться. И это после всего того, что они со мной сотворили.

– Я очень есть хочу. Можете дать поесть?

– Вам дочку показать?

– Потом, – я отвернулась.

Разве хочется кому-нибудь смотреть на удаленный аппендицит? Или на вырванный зуб? Я не понимала разницы. Я спала на матрасе полуподвала Гангутского притона, когда у меня отошли воды. Стало мокро и страшно. Так страшно, что просто захотелось визжать и визжать без остановки. Заспанный Лекс, побледневший и неубедительный. «Скорая помощь», долго не желавшая везти меня – беспрописочную – в «приличный» роддом.

– Только инфекционку могу предложить, – бесстрастно рубил мужик в грязно-сером халате.

– Но там же одни бомжихи, – возмущалась Надюха.

– А она кто? – кивал он в мою сторону. Но в конце концов паспорт с московской пропиской и, главным образом, мятая десятка смягчили его сердце.

– На проспект Согласия повезем.

– А с ней можно? – спросил Лекс, и мне стало совсем плохо. Еще несколько минут – и я останусь одна. Я же не могу без него. Стальные клещи паники сцепили меня.

– Пусть он поедет с нами, а то я не поеду.

– И че ты делать будешь? Тут родишь? – заинтересовался медработник.

– Прекрати, я поеду, – оборвал меня муж, натягивая мятую кенгуруху.

Роды. Невозможно описать бурю эмоций, закрутившую меня. Глупо даже пытаться ее описать. Достаточно сказать, что я, как человек, не очень и понимавший, что был беременным, совершенно не сознавала, что рожаю. Только боль, грязь, страх и холодная, пахнущая формалином комната.

– Не вставайте. Вам ходить нельзя.

– Но я не могу больше лежать!

– Потерпишь.

Отвратительная физиологичность этого процесса потрясла меня. Я принялась рыдать и биться в конвульсиях.

– Тужься! – орали мне, но я не понимала смысла этого слова.

– Не тужься! – путали они меня. Потом что-то кололи, что-то перевязывали.

– Пятьдесят один сантиметр. У вас совершенно нормальная девочка. Даже странно.

– Время покажет, – добавила из коридора поломойка. Конечно, факт рождения доношенного полноценного ребенка от наркоманки с Гангутской удивил даже меня саму. Не зря мне героину не давали, видать.

– Борщ будешь? – отозвалась санитарка на мою просьбу дать поесть.

– Спасибо, – кивнула я. Это был чуть ли не первый борщ за всю мою беременность.

Меня отвезли в палату.

– У тебя кто? – впились в меня пять пар глаз. Все глаза располагались на лохматых измотанных лицах. Лица торчали из мешковатых байковых рубах с разрезами для выгрузки груди.

– Девочка, – буркнула я. Общаться с ними не было никакого желания. Отсутствие Лекса, полная невозможность его увидеть, убедиться в моей для него нужности – это оказалось настоящей пыткой.

– Сейчас принесут детей, – захлопали в ладоши мои сокамерницы через пару часов. Нам выдали по кульку и порекомендовали предложить им грудь. Я сидела как истукан и не могла заставить себя посмотреть на этого варвара, желавшего теперь меня съесть, – мою дочь.

– Ах ты, маленький! Рыбка! Зайка! Солнышко! – неслось со всех сторон, и я понимала, что со мной что-то не так.

Через неделю меня выписали.

– Привет, детка, я обо всем договорился, – чмокнул меня Лекс у выхода.

– С кем? – не поняла я.

– Как с кем? С мамой. Не везти же тебя с малышом на Гангутскую!

– Куда? – поразилась я и решила уточнить. – К твоей маме? К Ванессе Илларионовне?

– Ну да. Это ж ее внучка. Она рада до ужаса и ждет нас. Вот, дала денег на такси.

– Аттракцион невиданной щедрости, – съязвила я. Но кулек у меня в руках заорал, и я перестала ломаться.

– Как назовем?

– Мао Цзэдун, – пожала плечами я. – У тебя есть чего-нибудь?

– О чем ты?

– Да хоть о чем.

– Ты же кормящая мать! – ужаснулся он. Но ужаснулся фальшиво.

– И чего? Может, мне вступить в клуб счастливого материнства? Ты хотел ребенка, так вот он. Получите, распишитесь. А мне героину, пожалуйста.

– Обойдешься, – рявкнул он и дернул меня за плечо.

Мне было почему-то на все наплевать. Скоро все закончится, думала я. Но передо мной раскрылись двери уютной каморки папы Карло. Ванесса Илларионовна, противно щебеча, запустила нас в дом. В комнате обнаружилась кроватка для мини-монстра, куча б/у пеленок и несколько погремушек.

– Хочется повеситься.

– Ребенок плачет. Покорми. – Лекс лег на кровать и закрыл глаза. День выдался тяжелый, он быстро заснул. Дитятко честно орало практически без остановки и пачкало пеленки ударными темпами. К утру она перепортила их все, и мне пришлось начать трудовой подвиг.

– Пеленки надо обязательно гладить с двух сторон. Теперь, когда ты стала матерью, надо делать все только для малышки.

Это еще почему, хотелось мне спросить, но не было никаких сил. Свекровь любезно терпела нашествие саранчи на ее запасы, но за это желала увесить меня своими советами.

– Утюг в секретере. Я вернусь к пяти. – Я осталась наедине со своей «семьей».

– Черт возьми, я практически не спал. Что-то невыносимое.

– Это ребенок, чего ты хочешь?

– Да я понимаю, – кивнул он и исчез за порогом.

Так у нас дальше и повелось. Он появлялся раз в три-четыре дня.

– Чтобы не слишком раздражать мамулю.

Приносил с собой запах свежескошенной травы и свободы, съедал наличные пищезапасы, трахал меня и уходил. Я честно рыдала. Три месяца бессонных ночей, кругосветных пеленок, страшной процедуры под названием «сцеживание». И вопли, вопли, вопли. Иногда я разворачивала ее и смотрела, как она орет. Сморщенная, розовая, голодная и неуемная. Никому, по сути, не нужная. Здоровая, крепкая. С хорошим аппетитом.