Читать книгу - "Воскрешение Лазаря - Владлен Чертинов"

— Справка, значит, чужая у него была. Теперь понятно. Наверное, дед и возраст себе изменил. Он по паспорту — 1911 года рождения.

— Конечно, подправил справку, — закивала женщина. — Мама моя 1904 года была, а отец еще чуть постарше — на год, что ли…

Геннадий поймал себя на том, что слово «отец», то и дело произносимое Марией Анисимовой, неприятно режет ему слух. В нем как на дрожжах поднималось чувство, отдаленно напоминавшее ревность: «Какой он тебе отец!». Стало ему обидно за себя и всех своих родственников. Это что же получается, бабушка Варя, отец, да и он, Геннадий, были у дедушки для отвода глаз? Поддельные документы, фальшивые имя и фамилия, фальшивая семья — это все досталось в удел им, Кауровым! А настоящая, полная опасностей, трагедий и любви жизнь Лазаря Черного затаилась здесь, в глуши, и какая-то, если вдуматься, посторонняя тетка называет теперь его своим отцом! Самое обидное, что и дед до конца дней мысленно был с двумя этими женщинами. Потому и залезал перед смертью в тайник.

— Если Лазарь на год старше вашей матери, стало быть, он не 1911 года рождения, а 1903-го. Выходит, в 23-м году ему 20 лет было, а умер он не в 85 лет, а в 93 года! — принялся высчитывать Кауров.

— Долгожитель, — констатировал рыжий.

— На 19 лет маму пережил, — грустно добавила женщина. — Она в 77-м преставилась. Так всю жизнь и провела в одиночестве, верность ему храня…

От последней фразы Геннадий едва заметно поморщился.

— Дед твой секрет с детства знал. Смерть умел отгонять, — сказала вдруг Мария Анисимова.

— Как это?

— Не знаю. Слово заветное или заговор какой. Потому и обходила смерть его стороной. Много раз был на волоске. Да и когда Рогачевых приезжал убивать, ранили ведь его. Чуть кровью не истек. Дед Кауров его тогда выходил, пулю выковырял.

Геннадий вспомнил о ржавой пуле, найденной вместе с Дарьюшкиным письмом. Так вот откуда она! Может, это и не ржавчина на ней вовсе, а засохшая кровь дедушкина!

— Странно видеть деда с таким чубом, — заметил Кауров, глядя на фотографию. — И как он только держался у него.

Мария Анисимова улыбнулась.

— Мама сказывала, он волосы кислым молоком смазывал. Очень уж хотел чубатым быть, как гвардейские казаки. Сызмальства на войну рвался, отличиться мечтал. Мальчонкой рассказы стариков на завалинке слушал взахлеб… А самому в конном строю только однажды привелось в атаку идти — на отряд китайцев. Вместе с отцом и другими станичниками.

Мария Анисимова почти неотрывно смотрела на Геннадия. Ее взгляд был красноречив. Она пыталась угадать в нем черты человека, которого считала своим родителем.

— Удивительная все-таки у мамы с отцом любовь была, — изрекла пожилая женщина. — Про эдакую любовь надо книжки писать да фильмы показывать. Я уже тем счастлива, что от этой их любви на свет родилась.

Остроухов усмехался уже в открытую.

— Почему ваша мама вместе с Лазарем не сбежала? — спросил Геннадий. Жила в нем надежда, что, может, и не было между его дедом и Дарьюшкой «эдакой любви».

— В 23-м году мама не смогла с ним из станицы бежать — ее отец при смерти был! В 29-м, когда папа Рогачевых убил, он к маме на хутор Гурин даже не сунулся, боялся подозрение на нее навлечь. Да и я уже родилась — опасно было с маленьким дитем по стране скитаться. Потом война началась. После нее у них опять что-то не сладилось. Ну а дальше он под Ленинградом семьей обзавелся…

В последних словах женщины прозвучала досада. Она замолчала. А потом предложила Геннадию:

— Ты меня тетей Машей зови.

— Тетя Маша, вы еще расскажите про деда чего-нибудь?

— Да чего ж тебе еще? Три старших брата у него было, за белых воевали — убили их всех. Еще знаю, что мать его в огне погибла. Хату ночью кто-то поджег. Видать, в отместку за то, что Лазарь много коммунистов убил.

«Это сколько ж народу в нашем роду полегло», — подумал Геннадий. Оказывается, у подножия его сегодняшней благополучной питерской жизни плещется целое море из пролитых неизвестными предками крови и слез.

— Знаешь, как отец маму ласково называл? — продолжала Мария Анисимова. — Воробушком. А она его жучком.

Кауров недовольно посмотрел на свой «Ролекс» и объявил:

— Нам пора.

— Как? — женщина всплеснула руками. — Мы же теперь родня. А я даже не расспросила: кто ты, кем работаешь?

— Я бизнесом занимаюсь. Подробности сообщу письмом.

Геннадию пора было прощаться с миром Лазаря Черного и возвращаться в свой мир. Мир большого города и житейского комфорта, — туда, где не надо пахать и сеять, вставать с первыми петухами, ходить по нужде в деревянную уборную, а еще убивать учителей, скрываться от погонь и сводить счеты с врагами. Видя, что его внезапный уход доставляет Марии Анисимовой боль, Геннадий испытал мстительную радость. Все еще жила в нем обида на эту женщину, пытавшуюся присвоить права на его деда, Лазаря Черного. Без особых на то оснований.

— Ты хоть адрес чиркни. Будем письма друг дружке писать, — почти взмолилась Мария Анисимова.

Кауров протянул ей визитную карточку.

— Запишите туда мой домашний адрес и телефон.

Женщина засуетилась в поисках ручки.

— А можно и мне визитку? — попросил Павел.

— Да, конечно, прошу прощения.

Кауров продиктовал новым знакомым свои координаты, не сомневаясь в душе, что никакой переписки у них не получится. Он лет семь как никому писем не писал.

Уже в дверях, немного поколебавшись, Мария Лазаревна крепко обхватила Геннадия за шею и прильнула к его груди. Этот порыв растрогал петербургского гостя. Он тоже обнял женщину и даже успокаивающе погладил ее по руке.

— Ой, — вдруг отпрянула от него Мария Анисимова, — забыла. Я же все спросить у тебя хотела — чего в том письме было, которое ты в тайнике нашел?

Кауров задумался, подбирая правильные слова.

— Ваша мать пишет в нем, как в станице жить плохо стало. И еще, что ждет Лазаря и любит его.

Пока мужчины спускались вниз по лестнице, тетя Маша все стояла в дверном проеме и кивала головой о чем-то своем.

Выйдя из подъезда, Геннадий с наслаждением глотнул свежего воздуха. Он был сладок на вкус. А порывы влажного ветра напоминали струи холодного душа, навстречу которым Кауров с радостью подставил лицо. Даже норковую шапку снял, чтобы лучше проветрить голову. Но и этого ему показалось мало. Он растер себе снегом щеки и лоб.

— Выпить охота! — произнес Геннадий мечтательно. — И лучше бы водки.

Ему хотелось напоить душу таким же огнем, каким было объято в эту минуту его лицо. Он впустил в себя красивую мысль о том, что заходил в подъезд Марии Анисимовой одним человеком, а вышел совсем другим — заново родившимся, подобно Ивану-дураку из сказки «Конек-Горбунок», вылезшему из кипящего котла омолодившимся, распрекрасным царевичем. Был раньше городским жителем, интеллигентным петербуржцем, стал сгустком неведомых сил и энергий…