Читать книгу - "Тень Роксоланы - Айрат Севийорум"

На следующий день Лютфи-паша отправился в ссылку, в далекую Диметоку, а Шах Султан развелась с ним. Две дочери паши, Эсмехан Бахарназ Султан и Неслихан Султан, остались с матерью, и султан обещал лично заняться устройством их судьбы. Шах Султан было строго наказано вести себя тихо, чтобы не последовать в отдаленную провинцию, где дочерей ее отдадут замуж за незначительных чиновников. Больше сестра султана не пыталась заниматься политикой.

* * *

Сулейман покровительствовал искусствам, и как-то в голову ему пришла удивительная мысль: почему бы не поручить какому-нибудь хорошему художнику написать портрет возлюбленной супруги. Ведь это несправедливо, что женщины Европы красуются на многих портретах, а его прекрасная Хюррем не имеет ни одного. Да, такой портрет нельзя было бы показывать, он должен был бы оставаться в стенах гарема. Но для истории…

В последнее время Сулейман нередко задумывался о том, как оценят его правление в далеком будущем. Что скажут о нем потомки?

К его удивлению Хюррем категорически отказалась от портрета. Ее никак не удавалось уговорить. Даже когда султан сказал, что лично испросит разрешение у шейх-уль-ислама и в этом не будет никакого поругания веры, Хюррем стояла на своем.

– Почему ты не хочешь, чтобы художник написал твой портрет, любовь моя? – поинтересовался Сулейман. – Это хороший художник, а я хотел бы иметь перед глазами твое изображение.

– Тебе не нужно мое изображение, ведь у тебя есть я, – ответила Хюррем Султан.

– Да, есть. – Сулейман дотронулся до ярких рыжих волос, поправил ожерелье, отягощавшее нежную шею. – Но все же – почему? Я хотел бы понять.

– Это будет неправда. – Хюррем Султан покачала головой, и массивная подвеска вновь сползла чуть в сторону, что вызвало у Сулеймана улыбку – его любимая жена обожала драгоценности, но так и не научилась носить их. Всегда у нее что-то сбивалось, переворачивалось. Удивительно, но в этом было непередаваемое очарование, куда как большее, чем у других женщин.

– Неправда? – задумчиво переспросил султан.

– Да! Неправда! – Рыжие пряди взметнулись и опали, когдаХюррем Султан кивнула. Сулейман завороженно следил за игрой ее лица, волос, движениями тела. – Конечно, неправда. Как может быть правдой рассвет, изображенный на картине, если он давно сменился днем, вечером, а потом и ночью? Если наступил новый рассвет, множество новых рассветов, и ни один из них не был похож на тот, что мертво застыл на полотне? Как может быть правдой румянец, который исчез годы и годы назад? Нежность кожи, сменившаяся морщинами? Как я смогу жить, глядя на портрет, который убил и приколотил гвоздями к холсту единственный миг моей жизни, украв его у меня?

– А если портрет будет красив?

– Это неважно, – отмахнулась Хюррем Султан. – Это ведь мертвая красота, красота, которой не существует. Есть только одна я, вот тут, перед тобой. Все остальное – ложь, красивая или безобразная – неважно.

– Но художники все равно напишут твои портреты, – улыбнулся Сулейман. – Даже если ты не будешь позировать им, они напишут по описаниям или по воображению. Говорят, Тициан уже сделал это, и существует твой портрет его кисти.

– Пусть. – Хюррем Султан серьезно смотрела на повелителя. – Это не мой портрет. Это портрет Тициана. Знаешь, я долго думала над этим и поняла, что все художники пишут только себя. Так или иначе, но только себя, если не изображение свое, то душу. Даже Синан-ага, который строит для нас такие великолепные мечети и мосты. Он ведь тоже строит – себя!

– Но красота мечети, которую он построил по твоему заказу, говорит о красоте твоей души. – Сулейман внимательно слушал жену. Она часто поражала его своими рассуждениями.

– Нет! – Вновь взлетели и опали рыжие пряди. – О красоте моей души говорит лишь величина этой мечети, а все остальное – это красота Синана-аги.

– А о чем же тогда говорит величина Сулеймание? Ведь это – самая большая мечеть Стамбула. – Сулейману стало любопытно. – Тоже о красоте души Синана-аги и моей щедрости?

– О нет! Сулеймание говорит о твоем величии, о великом султанате, о непобедимости Османской империи! – воскликнула Хюррем Султан. – Твоя щедрость – это совсем другое дело. Хотя и в это величие Синан-ага вложил свою душу, но она является частью, а не целым.

Хюррем Султан вдруг засмеялась – россыпь хрустальных шариков по серебряному подносу.

– Ты знаешь, повелитель души моей, сердце мое, любовь моя, ты знаешь, что я оставлю в наследство? Не драгоценности и золото. Не поместья. Не дворцы. Даже не эти великолепные постройки Синана-аги и другие, за которые я не скупясь отдавала золото. Я оставлю мечту! Художники будут изображать меня красивой и безобразной, значительной и ничтожной, величественной и униженной – и все они будут ошибаться. Но они будут мечтать. И все, кто увидит эти портреты или хотя бы услышит обо мне, тоже будут мечтать. Мечта – вот мое главное наследство!

– Что ж, людям нужны мечты, – согласился Сулейман. – А что же оставлю в наследство я? Империю?

– Нет, повелитель, – покачала головой Хюррем Султан. – Империя была до тебя, будет и после. Ты оставишь потомкам куда как больше. Ты оставишь им – величие.

Она опустилась на колени и почтительно поцеловала руку своего возлюбленного, обожаемого мужа, великого султана Сулеймана Великолепного, прозванного Кануни, повелителя всего мира. А Мухибби написал:

Я – голос тростника! Я, право, был бы рад,

Как соловей, сладчайших песен звуки

Тебе дарить сто тысяч лун подряд,

Когда душа, сгорая от разлуки,

Как мотылек, в огне надежд дрожит.

Не стоит удивляться этой муке.

Извечно к Мекке обращен магнит,

Мой взор к тебе прикован неотрывно,

Так отчего ж душа моя болит?

Вздыхаю, жду и плачу непрерывно:

Ужели я с тобой не буду слит?

Ужель умру от жажды этой дивной?