Читать книгу - "Три дня на расплату - Татьяна Исмайлова"

Она медленно опустилась в душистую воду, запрокинула голову на стенку ванны.

Внезапно тошнота подступила к горлу — Клавдия резко выпрямилась. Перед глазами все плыло. Она представила себя в синем больничном халате, с желтым истощенным лицом, с потухшими глазами. Подумалось, что Аркадий ни денечка не потерпит ее, больную, в доме, отправит в больницу, подальше с глаз долой. И будет прав: ей, Клавдии, мать родную было видеть неприятно, а у тетки она и побывала всего-то пару раз. Жалеют, когда есть надежда, а нет ее — все нетерпеливо ждут неизбежного конца. Обреченность! «Ну почему я? Почему так рано? И ведь не пожила еще вволю! И счастливой себя не чувствовала ни одного денечка!» А может, забилась надежда, все не так страшно? Надо пойти к врачу и… Усмехнулась: все так, все так, и никуда от этого не деться! Ни-ку-да! Хотя… Выход, конечно, есть. Единственный? Наверное… Никогда не позволит она, безупречно красивая Клавочка, чтобы искромсали ее тело и чтобы источало это тело запах гноя, чтобы раздиралось на части и корчилось от чудовищной боли. Но даже не в этом дело. Не в этом! Она никогда никому не позволяла жалеть себя. И не позволит! Потому что — Клавдия прерывисто вздохнула — вся эта жалость на словах, и не более того. Нет никого, кто искренно содрогнется и заплачет, поддержит, найдет слова утешения. Да и не нужны эти слова Клаве: ей — все! Или ничего…

Она поискала глазами бритвенный прибор на полочке, уверенно отвертела блестящую ручку, достала лезвие, покрутила его в пальцах. С холодным любопытством осмотрела левую руку, сдунула с нее пену и, зажмурившись, резко провела острым концом по венам.

Было совсем не больно — только жар ударил в глаза. Не вынимая рук из воды, она сделала глубокий надрез и на правой руке. Выбросила лезвие на мраморный пол, оно тоненько звякнуло.

«Все верно, все правильно! — прошептала она. — И не слабость это вовсе. Не кто-то, а я сама… раз уж это неизбежно. Сама!»

Белая пушистая пена, заполнившая ванну до самых краев, медленно окрашивалась в розовый цвет.

* * *

Стрелка на спидометре покачивалась на отметке 110–120 километров, шоссе было пустым, и Анна не снижала скорость. Она опаздывала: в три часа у въезда в небольшой районный городок их с Люсьен ждали. Анна не рискнула отправлять подругу поездом, договорилась с Алексеем Петровичем, что он вышлет навстречу машину. До полудня Люсьен уже будет в Москве и завтра же вечерним рейсом вылетит в Париж.

Люсьен была в восторге: ей есть что вспомнить о своем кратковременном пребывании в России. Ращинский, рассказывала она Анне, — бесподобный любовник: нежный, ласковый, ненасытный. В десять вечера Люсьен уже была у него в доме. Три часа бурной страсти пролетели как одна минута. Если бы во втором часу ночи Ращинскому не позвонили (после этого звонка всю страсть его как ветром сдуло), для Люсьен было бы очень проблематичным оказаться этой ночью в своем номере.

— Он прямо застыл, когда ему что-то сказали по телефону, изменился в лице, стал быстро одеваться, что-то мне говорил. Потом понял, что я его не понимаю, жестами показал, одевайся, мол, быстро, стал куда-то звонить, я поняла, что разыскивал Сержа в гостинице. Бедный Серж, я представляю, каково ему было переводить по телефону наши прощальные слова, да еще и спросонья — ха-ха! Наконец-то я уразумела, что мсье Николя прощается со мной столь внезапно не потому, что его постигло разочарование, — его срочно вызывает губернатор, так срочно, что машина уже послана за ним. Он целует ручки-ножки и прочее — все это Серж старательно переводит! — он в таком восторге, так любит и хочет меня, что не представляет, как сможет дожить до восьми часов завтрашнего вечера — записку твою я, как видишь, не забыла ему отдать. Ну и так далее. Страстный поцелуй, от которого оба мы взвыли в голос, — и вот уже машина у крыльца. Без пятнадцати два я очутилась в гостиничном номере — уф!

Люсьен откинулась на сиденье, по лицу ее блуждала улыбка.

— Серж не сказал, почему так срочно понадобился Ращинский губернатору?

— Нет, об этом речи не было. Анна, ты и вправду завтра встретишься с ним? Ох, смотри, будь осторожна, это ловкий искуситель. Ах, какой! Может, ты простишь его?

— Жалко тебе его, да? Ведь ты больше с ним никогда не встретишься!

— Знаю, что не встречусь. И очень жалею об этом! Дивная ночь, дивная сказка… Посмотри, какую он мне память оставил.

Люсьен, смеясь, включила свет в салоне, оголила шею. На ней алел кровавый след.

— У меня с юности далекой засосов не было. И еще один поставил на попке, вот здесь. — Люсьен заливалась смехом.

Анна чуть снизила скорость: этого еще не хватало!

— Мне неловко, подруга, но сейчас мы остановимся, и ты постарайся сделать мне точно такую же отметину на шее.

Люсьен прыснула:

— А на попке не требуется?

Анна улыбнулась:

— Не требуется.

— А то смотри, — Люсьен громко смеялась, — я готова!

Когда Анна остановила машину, Люсьен, обхватив плотно ее шею губами, надолго застыла в поцелуе.

— Ты не заснула? — Анна скосила глаз.

Люсьен в ответ прыснула:

— Представляешь, мчится мимо машина, водитель притормаживает около нас — и что видит, несчастный?!

Анна резко набрала скорость. А если бы Люсьен забыла рассказать о «памятном знаке»? Вздрогнула: скорей бы пережить завтрашний день!

Люсьен замолчала, прикрыла глаза. Анна глянула на часы: ровно три — их уже ждут. Ехать осталось совсем немного — минут десять.

Она не стала рассказывать Люсьен о том, что произошло в ресторане, — не хотелось, не было сил. Потом, когда они, дай бог, обе благополучно выберутся из этой страны, она расскажет, обязательно расскажет, но сейчас — нет, ни за что, даже вспоминать об этом неприятно и страшно.

Ей бы радоваться: сбылось! Ей бы прыгать с победным воплем: «Я сделала это!», но удовлетворения не было, только усталость и опустошенность. Она не раскаивалась: Киря заслужил свою страшную смерть. Но и не могла освободиться от тяжелого оцепенения: она, Анна, смогла убить человека?! «Да полно, приказала она себе. — Это нелюди. Не останови их, они будут и дальше убивать, терзать, жечь».

…Когда Костя вывел ее в обход через какие-то темные дворы к главному входу ресторана, там уже стояло несколько милицейских машин, толпился народ. Анна похвалила себя, что не поставила машину на ресторанной стоянке, — забрать ее сейчас было бы невозможно. Попрощавшись с Костей — он решил остаться и сделать материал в «Криминальную хронику», — Анна быстро прошла в соседний двор, где рядом с низким сарайчиком оставила свои «Жигули». Вырулив на улицу, она заметила, что следом за ней двинулась красная машина, но не придала этому значения.

Войдя в дом, она быстро сбросила с себя одежду. В ванной долго терла руки мочалкой, долго стояла под душем — ей казалось, что к ней пристало нечто невидимое, липкое, мутное, тошнотворное. И она снова и снова терла себя с головы до ног.