Читать книгу - "Её Сиятельство Графиня - Лика Вериор"

— И потому вы меня больше не привечаете…

— Не привечаю? — возмутилась. — Да кто же наговорил тебе подобные глупости!

— Никто, ваше сиятельство, я сам всё вижу. Кому угодно поручения даёте, а я вам больше не нужен, не справляюсь.

— Ну что за вздор! — от негодования я слегка хлопнула его по ноге, но тут же погладила. — Лучше тебя никто и ни с каким делом не справится!

— Отчего вы тогда не просите меня?

— Так ведь столько рук — кому угодно можно приказания давать.

— Отчего не мне? — не отступал Тихон. Светлые глаза снова заслезились, по левой щеке прокатилась слеза, и я тут же её стёрла.

— Ведь ты и без того столько лет трудился, настало время и отдохнуть, пожить для себя…

— Какая ж это жизнь — для себя? Я всю жизнь для вас жил, а до того — для батюшки вашего. Другой жизни и не знаю!

— Вот именно, Тихон! Ведь самое время узнать другую жизнь, разве нет? Ты — мой самый близкий друг, мой учитель, и я хочу, чтобы ты почувствовал, наконец, свободу, стал сам распоряжаться собой и собственным временем.

— Не умею я так, барыня, не для того создан, — он упрямо покачал головой. — Я вам помогать хочу!

— И ты ведь помогаешь, — я поднялась. — Разве выросла бы я без тебя? Посмотри, какая я теперь стала! И, дай Бог, ты и детей моих воспитаешь. Тогда ещё будешь вспоминать эти спокойные деньки! — я, конечно, слукавила. Вряд ли у меня буду дети… — Да я же тебе даю только самые важные поручения, те, что могу одному лишь тебе доверить!

— Это какие же? — его голос прозвучал обиженно.

— Кто от моего лица милостыню выписывает? Ты! Письма мои домой кто отправляет? Ты! И за всеми моими делами ты следишь! Если что не так пойдёт — ты сразу заметишь, я оттого и не прошу тебя ни о чём, потому что знаю — тебе и говорить не надо. Лучше тебя мне никто не услужит!

Тихон вдруг расслабленно улыбнулся, кивнул. Я так распиналась, а этому бедному старику нужно было лишь признание… И всё же как трудно оно мне далось! Мне претит называть Тихона слугой, но именно им он себя считает — не другом, не учителем, не дедушкой — слугой! И похвалу он хочет получать тоже — как слуга.

— Вот видишь, — улыбнулась ему в ответ, и, наклонившись, поцеловала в сухой лоб. Тихон же, снова расплакавшись, принялся целовать мои руки, и мне оставалось лишь ждать, когда закончится этот приступ раболепной любви.

Сердце болело. За него, за Дусю — за всякого, кто не видит для себя иной жизни, кроме этой. Никогда я не смогу убедить их в том, что они такие же, как я, что мы наравне. Для таких, как они, барин — едва ли не Господь Бог, да простит Он меня за подобные крамольные сравнения.

Тихон, воодушевлённый, ушёл, я махом допила чай и пошла к экипажу: снаружи слышался голос Ильи, значит, нам пора.

* * *

Санкт-Петербург

Зимний дворец

Демиду хотелось приковаться кандалами к постели — хоть какое-то оправдание не появляться на дне рождения императора. Однако отныне дни рождения императора и императрицы — праздники государственные, и каждый — даже самый маленький чин — обязан был явиться во дворец с поздравлением.

С самого утра в Зимний сложилось своего рода паломничество из разношёрстных персон, на площади торжественно разводили полки, а вечером, после часовни и до бала, планировался музыкальный парад — на который мог явиться поглазеть всякий горожанин.

Демид появился во дворце уже ближе к обеду, — прихромал в тронный зал, выразил почтение. Император лишь похвалил его за службу, а императрица смотрела в ужасе — непривычно яркая эмоция на её вечно благосклонном и холодном лице. Хотя её можно понять, неприятное зрелище — наблюдать, как некогда стройный сильный мужчина ковыляет к тебе через весь зал.

Демид старался не показывать преследующую его боль, ходил ровно — насколько это возможно, но трость часто приходилось держать в больной руке и — нет-нет — рука слабела, и тогда Демид всем телом припадал на раненную сторону. Выглядело это жутко — странный, неестественный рывок, будто конвульсия.

На праздничном обеде он сидел недалеко от правящей четы, рядом с тётушкой — она до сих пор была на него обижена, хотя и благодарна — что вернулся живым. Взгляд Демида скользил по гостям, нередко натыкаясь на заинтересованные ответные, но ту единственную, что искал — так и не нашёл. Быть может, она не пришла?

— О тебе много спрашивали. Есть несколько хороших кандидаток, — тихо проговорила тётушка. — Все — юные особы. После смерти отца ты стал главой Воронцовых и твой статус значительно вырос в глазах общественности, жених ты крайне выгодный.

— А она?

Уточнять не пришлось — княгиня и так поняла, о ком он.

— А она — не спрашивала.

Значит, не спрашивала. Что же… не удивительно. Но ведь она говорила ему о доброй дружбе. Врала? Или за прошедший год охладела? Зла на него? Обижена? Разочарована?

Наверняка всё вместе. Да и кто бы не охладел — столько времени прошло. Она, наверное, и забыла его вовсе — ведь не была обременена любовной привязанностью.

А он не забыл, хотя вся эта авантюра с отъездом для того и была затеяна. Но вот он снова в столице, снова ищет её в толпе — как потерявшийся пёс.

Болен — неизлечимо болен!

Уже отчаявшись встретить графиню, он, совершенно случайно, заметил её в храме. Демид не знал, что за сила заставила его обернуться, но стоило ему посмотреть в другой конец зала, он тут же увидел Лизу. Она стояла, сжав в белых, полускрытых ажурными перчатками ручках свечу, склонив голову, и никого вокруг не замечала — молилась. Неподвластный себе, Демид шагнул в её сторону, нарушая ровный строй молящихся, но вдруг батюшка замолчал, и все направились к подсвечникам. Демид потерял Лизу из вида.

В следующий раз найти её в толпе оказалось куда легче — по шляпке. Он наблюдал за парадом с третьего этажа Зимнего, а она прогуливалась чуть в отдалении от толпы с каким-то господином. Демиду стало вдруг тошно — кто это с ней? Неуместная — непозволительная! — ревность огнём охватила живот и устремилась к голове в виде глупых мыслей — ринуться к Лизе и отбить у — очевидно недостойного, ведь кто вообще может быть её достоин? — кавалера.

Ревность не покинула Демида даже