Читать книгу - "Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная - Маргарет Джордж"

— Итак, сейчас жемчуг растворится, и я осушу чашу с самым дорогим напитком в истории.

Я подняла сосуд обеими руками, мягко покачивая его.

Все стихло, взоры гостей обратились ко мне. Антоний выглядел потрясенным. Я продолжала покачивать чашу, пока не почувствовала, что пора. Тогда я поднесла ее к губам, закинула голову и залпом выпила. Все ахнули.

— Горько! — сказала я. — Уксус, даже облагороженный жемчужиной, все-таки не самый вкусный напиток. Но пить так пить — слуга, еще чашу!

Когда появилась вторая чаша, я стала вынимать из уха вторую сережку.

— Нет, не надо! — воскликнул Деллий. — Не стоит губить драгоценности. Хватит и одной!

Антоний, опомнившись, остановил мою руку.

— Ты выиграла, — спокойно сказал он. — Нет нужды повторять то же самое.

Я вернула чашу слуге.

— Ты… ты неописуема! — промолвил Антоний. — Мало сказать «экстравагантность» или «расточительность». У меня просто нет слов!

Я взглянула на него и поняла, что выиграла нечто большее, чем это пари.

Слуги выносили угощения, а мне казалось, что облик пиршественного зала и царящая в нем атмосфера буквально пропитаны эротикой. Видимо, волнение от нашего пари переросло в чувственное возбуждение. Тело Антония, его загорелые мускулистые руки, державшие чашу, — все это кружило мне голову. Словно проглоченная мною жемчужина превратила напиток в любовное зелье такой силы, что трудно было дождаться окончания пира. Будь моя воля, я увлекла бы Антония в каюту прямо сейчас.

Наконец пришло время перейти к заключительной части представления. После того как гости расправились с последней переменой блюд, я встала, обвела жестом убранство зала и объявила:

— Это ваше. Ложа, посуда, столовые приборы — все.

Поскольку утварь была еще более изысканной и дорогой, чем в прошлый раз, они остолбенели.

— О доставке, как и раньше, не беспокойтесь — об этом позаботятся мои слуги. Кроме того, я желаю подарить вам еще и по скакуну. Мои эфиопские факельщики, — я указала на темнокожих юношей, один за другим заходивших в зал, — будут сопровождать вас, ведя в поводу лошадей.

Теперь пир действительно закончился. Осталось сделать лишь один эффектный жест. Взяв Антония за руку, я произнесла:

— Всего доброго, дорогие гости! Мы с благородным Антонием желаем вам спокойной ночи.

С этими словами я повернулась и, не отпуская его руки, пошла вместе с ним к своим личным покоям. Спутникам Антония не оставалось ничего другого, как подняться на палубу и сойти на берег. Они поняли, что Антоний за ними не последует. Где и как он проведет ночь, ни у кого сомнений не было.

В каюте я привалилась к двери и закрыла глаза. Все прошло удачно. Я хорошо сыграла свою роль, а ведь этого не предскажешь заранее.

Антоний стоял посередине комнаты и поглядывал вокруг с опаской, будто ожидал еще какого-то сюрприза. Вдруг змея выскользнет из-под кровати, или невидимые руки подадут чаши с вином, или начнет завывать призрачный хор.

— Мне весь вечер не терпелось сделать вот так. — Я обняла его.

— Тогда ты должна это убрать, — сказал он, наклонившись, чтобы снять с меня корону. — Все твои дорогие, но жесткие и холодные побрякушки. — Бережно расстегнув мое драгоценное ожерелье, Антоний положил его на столик. — И твои волосы. Пожалуйста, распусти их.

Я вынула гребни и стала расплетать косы; кожу на голове пощипывало от прилива крови. Ирас постаралась на славу, так что с прической пришлось повозиться. Когда мои волосы наконец свободно упали, Антоний прошелся по ним пальцами, как гребнем, и я ощутила слабость от нестерпимого желания.

— Теперь ты снова человек, — сказал Антоний.

Он прибавил к словам такой поцелуй, что мне стало ясно: весь вечер он чувствовал не меньшее возбуждение, чем ощущала я.

Наше вожделение было столь сильным, что мы немедленно слились воедино, пытаясь справиться с накалом страсти.

Потом, лежа рядом со мной в темноте, он сказал:

— Вижу, ты хочешь объявить о наших отношениях всему миру.

Слова прозвучали сбивчиво — Антоний еще не успел отдышаться.

— Да, — подтвердила я, положив голову ему на грудь, что, наверное, приглушило мой голос. — Скрывать их уже невозможно, да и желания прятаться у меня нет.

Он нежно поцеловал мою макушку.

— Значит, как говорится, «гори все огнем»?

— Не «все» — это мы горим. Огонь в нашей крови, его не потушить.

— Да, огонь, — пробормотал он, словно думал в тот момент о чем-то другом. — В Риме от него займется пожар, это точно. Там не любят ничего необычного. Мне и самому не понравилось, когда Октавиан явился туда, чтобы заявить о своих правах наследования.

— И лишил этих прав моего сына.

Я помолчала и добавила:

— Ведь у Цезаря есть родной сын, а не только приемный, присвоивший чужие права.

— И все же именно его Цезарь назвал наследником в своем завещании, — заметил Антоний. — Что касается тебя — я думаю, он не упомянул тебя из уважения. Понимал, что ты в состоянии обеспечить свои интересы и без его помощи.

«Обеспечить свои интересы». Да, оставалось еще одно дело, которое следовало уладить перед отплытием. Мне совсем не хотелось вмешивать в наши отношения политику, но другого выхода не было.

— Антоний… Ты должен сделать кое-что для меня. Моя сестра Арсиноя в Эфесе помогала убийцам. Замечу, что тебе следовало вызвать для объяснений ее, а не меня. Кассий и Брут даже провозгласили ее царицей Египта, и именно она убедила наместника Кипра Серапиона отдать им мой флот. Мне докладывали и о том, что в мое отсутствие она посылала своих людей в Александрию, чтобы разведать обстановку и поискать сторонников. К тому же объявился очередной самозванец, претендующий на имя Птолемея Тринадцатого — побежденного, как известно, самим Цезарем, и мертвого настолько, насколько может быть мертв человек. Все это угрожает стабильности моего трона.

— И?.. — спросил он голосом человека, еще не опомнившегося от любовных утех.

— Уничтожь их.

— Да, любовь моя.

Антоний снова принялся ласкать мои плечи, но я решила заручиться его обещанием прежде, чем он опять позабудет обо всем.

— Обещай мне. Предай их казни.

— Да, любовь моя. И я возвращу тебе и Кипр.

Он вплел пальцы в мои волосы, нежно повернул мое лицо к себе, и я подставила губы для поцелуя.

Та ночь, как никакая другая, никогда не изгладится из моей памяти. Я запомнила все: как часто мы предавались любви, как именно мы делали это. Все мельчайшие подробности, о которых я не стану говорить публично, вспоминаются мне каждый раз, когда нужно отвлечься от печали, огорчения или боли. Та ночь была даром богов, какой редко дается и еще реже повторяется. Она подтвердила мое убеждение, что телесные восторги (хоть философы и утверждают иное) вполне могут сравниться с радостями мысли и духа.