Читать книгу - "Змей из райского сада - Елена Ларина"

— Будешь мне ножки к мольберту приделывать, — говорил мне в припадке собственного величия Чургулия. — Хоть чему-то научили. И на том спасибо.

— Лучше я тебе ручки приделаю, — отвечала я, — туда куда надо.

— Если руки золотые, неважно, из какого места они растут, — высокопарно замечал он.

Но мне-то понятно, из какого места они у него растут. Тонкая художественная организация. Молоток при замахе выпадает назад.

Это странное имя, Гавриил Чургулия, в училище знали все. Бывают такие личности, не заметить которые невозможно. Мне, например, указала на него моя сокурсница Наташа Дмитриева еще на первом курсе.

— Вон, смотри, Чургулия идет, — прошептала она и указала на него взглядом. — Говорят, он гений. Второй Шилов.

— Да? А мне Шилов не нравится, — пожала я плечами.

Он был высокий и худой. И несмотря на грузинскую фамилию, весь пшенично-ржаной. Густые вьющиеся волосы отливали рыжиной. Пышные светлые брови колосились над отрешенными серыми глазами. Лицом он сразу показался мне похожим на Христа с картин Иванова. Только подстригшего свои кудри и надевшего потертые джинсы.

Как-то в студенческой столовой я стояла в очереди прямо за ним и зачарованно глядела на его благородный профиль, пока он, чуть наклонившись, равнодушным взором выбирал между почерневшей тертой свеклой и бутербродом с прозрачным ломтиком сыра. Потом он выпрямился, но так и стоял в пол-оборота. А я продолжала его созерцать. Правда, для этого мне пришлось слегка привстать на цыпочки и задрать голову вверх. Я-то девушка невысокая.

Первое, что меня поразило — его золотые загибающиеся ресницы. Они были такие длинные, что казалось, будто бы он забыл их отклеить после домашнего спектакля. Я еще подумала, что фирмы, производящие декоративную косметику, сильно промахнулись, не выпуская пшеничных накладных ресниц.

От одних деталей я перешла к другим. Форма подбородка была сильно искажена густой ржаной щетиной. Бледные губы аскетично сжаты. Породистый нос имел чуть заметную горбинку, вероятно доставшуюся от горных предков. Линия лба продолжала линию носа. Мне даже захотелось взять линейку и проверить чистоту этой прямой. В общем, его лицо пробудило во мне живой художественный интерес.

Ну а потом, когда он удалился с двумя сосисками на тарелке, я подумала, что все-таки внешность обманчива. Для полной гармонии образа он либо вообще не должен был питаться бренной земной пищей, либо в крайнем случае должен был быть вегетарианцем. А тут сосиски. Тоже мне — гений.

Честно говоря, думать о нем я мгновенно перестала. Мы пересекались довольно редко. Он был двумя курсами старше. А у меня была бурная жизнь в компании Машкиных студентов из театрального. Училище наше было в двух шагах от Моховой. Иногда они ждали меня в роскошном вестибюле Мухи. Чаще я прибегала к ним. Сидела на репетициях, притаившись в темном уголке, чтобы не выгнали. И даже немного завидовала. Совсем чуть-чуть.

С Чургулией судьба свела меня резко и напрямую. Я смотрела, как он идет навстречу мне по коридору, а рядом семенят две роскошные девицы со старшего курса. Одна была волоока и ягодно-губаста. Другая похожа на развратное скандинавское божество с длинными белыми волосами. Обе они были такими, какой мне не стать никогда. И он смотрел на них с нескрываемой симпатией и восторгом. И я совершенно отчетливо подумала: «А мне никогда не вызвать его восхищения. Со мной он никогда не пойдет по коридорам. И смотреть с восхищением никто на меня не будет». Сейчас я понимаю, что комплексы во мне Чургулия порождал совершенно автоматически. Просто одним фактом своего существования. И почему я тогда так подумала? И какое мне было до него дело?

Но он шел-шел с этими нимфами и направился прямо ко мне. Я попыталась свернуть с его дороги, все еще продолжая пребывать в унынии. Я и представить себе не могла, что он действительно идет ко мне. Потому что у него ко мне дело.

— Мне нужно тебя нарисовать, — сказал он без всяких предисловий. Чургулия, как я потом поняла, всегда делал то, что хотел.

— Зачем? — холодно спросила я, ощущая скрытый подвох в его предложении.

Девицы смотрели на меня с нескрываемым любопытством. Одна, ожидая его ответа как преданная собака, перевела понимающий взгляд с меня на него.

— Чтобы получилось то, что мне нужно, — вежливо объяснил он, ничего не объяснив. — Мне понадобится месяц. Будешь приходить ко мне в мастерскую через день. Вот адрес. Пока.

Он уже маячил в конце коридора. А я все стояла, зажав в руке плотную глянцевую визитку. Меня не покидало ощущение, что надо мной жестоко посмеялись.

Потом я очнулась и кинулась в свою аудиторию.

— Гришка! — сказала я. — Что делать?

— Ты беременна? — встревожился Гришка. — На тебе лица нет, Ева!

— Как это нет? — с негодованием воскликнула я. — А Чургулия его, между прочим, собирается рисовать!

— Да ты что? — нетактично изумился Гришка, — Ну только если между прочим. А может, он не лицо хотел рисовать?

— Иди ты в баню, Аю-Даг. Тогда я просто никуда не пойду.

Я не хорошенькая блондинка. Я не знойная брюнетка. Я не рыжий огонек, как Наташа Дмитриева, вокруг которой мужчины роятся, как болотные комары возле голого тела. Гришка считает, что я — материал. Со мной можно работать. Волосы мои нежно-серого цвета, как намокший под дождем шифер. Вот такая я Клаудиа Мокрый Шифер. При желании из меня можно сделать и блондинку, и брюнетку, и рыжую. А уж в чем в чем, а в материале Гришка разбирается.

Я мучительно думала, зачем же гению меня рисовать? Если бы он творил в жанре кубизма, тогда, конечно, было бы понятно. Я никогда не видела работ Чургулии. Но то, что я слышала, говорило о том, что нужна ему именно я. Говорили, что он обладает редким талантом реалистического портрета. Все устали от художников новой волны, малюющих непонятные цветовые пятна и абстрактные картины. Чургулия же был реалистом.

Я пыталась представить, как выгляжу со стороны и какое впечатление произвожу. Раньше мне таким анализом заниматься не приходилось. В целом я была собой вполне довольна. Может, потому что не ставила перед собой задач, связанных с эффектной внешностью. И не зацикливалась на ней.

Я не пошла в театральный, потому что не была такой, как Машка Ольшанская. Но я не страдала от отсутствия мужского внимания, потому что мужчин вокруг было много, и они были моими друзьями.

Я — не худая модель с ногами, похожими на два шланга для горячей и холодной воды. Я невысокая, и ножки мои обременены округлыми бедрами и рельефной попой. Она оттеняется тонкой талией, которая контрастирует с моей гордостью — грудью восковой спелости третьего размера. Те, кто относится ко мне с любовью, считают, что фигурка у меня женственная и аккуратная. А недоброжелатели не упускают случая намекнуть, что она слишком перегружена вторичными половыми признаками. Длинные волосы напоминают шифер не только цветом, но и равномерной волнистостью.

С лицом — сложнее. От прабабушки Сурии, которую я никогда не видела, в наследство мне достались татарские скулы, желтоватый загар и эпикантус, то есть монгольское веко. Но глаза при этом светло-светло зеленые. В принципе, если не знать, то моей татаро-монгольской крови можно и не заметить. Но родители, глядя на меня, всегда поминают добрым словом прабабушку Сурию.