Читать книгу - "Притворись, что мы вместе - Дарья Сумарокова"

Короче, без лишних слез: учеба давалась непросто, особенно неприятно было окончательно осознать, что блондинке учиться на врача довольно хлопотно. Два первых года я никак не могла смириться с тем, что староста нашей группы, толстая очкастая дочь главного патолога института Наташка Пивоварова, всегда имела три шанса на экзамене, а я – половину малюсенького, едва уловимого шансика. Но, как это чаще всего бывает в жизни, трудности только злят и закаляют человека, заставляют бороться за место под солнцем еще яростнее. Теоретические предметы давались трудно, и порою уже хотелось сдаться. Неожиданную поддержку я получила от своей одногруппницы Ирки Асрян, которая тоже страдала, но от интеллигентно припудренного шовинизма из-за ее фамилии и носа. Преподаватели зачастую довольно неприкрыто иронизировали по поводу интеллектуальных способностей народностей Кавказа. Однако Ирка была единственным ребенком в семье коренных питерских интеллигентов, в течение многих поколений живших на Васильевском острове, и главной чертой ее характера был цинизм, причудливо переплетенный с искренним желанием научиться «помогать людям жить» – жить, естественно, по ее, Иркиным, представлениям. Ненависть к Наташке Пивоваровой и необоснованные репрессии со стороны педагогов объединили нас. Для меня очень важным оказалось и то, что Ирка совершенно спокойно относилась к цвету моих волос и пятидесяти килограммам живого веса, обычно находившегося в узких драных джинсах или практически несуществующей юбке. Минимальным количеством одежды я демонстрировала всем старым девам на пропахших формалином кафедрах свой протест, а Ирку это только веселило в отличие от многих других девушек в нашей группе.

Как-то на втором курсе во время обязательной санитарной практики, которая заключалась в выдраивании больничных туалетов и работе в пищеблоке (Пивоварова, естественно, на этой практике отсутствовала), я в очередной раз пустила сопли по поводу вселенской несправедливости, на что у Ирки нашелся, как всегда, очень мудрый ответ:

– Не парься, Ленка. Посмотрим еще, кто будет врач, а кто так, погулять вышел и всю жизнь просидел при кафедре патанатомии. И потом, если не потянем, после третьего курса уже можно медсестрами идти работать. Совсем самостоятельными людьми будем. Кончай, короче. С волками жить – по-волчьи выть.

На том я немного успокоилась, продолжила отчаянно приводить больничные сортиры в надлежащий санитарно-гигиенический вид, а к концу месяца научилась чистить вареные яйца по пятьдесят штук в минуту.

Первые два года института я просуществовала, разделяя свою жизнь на три части: учеба, Вовка и Асрян. Ирка жила через четыре остановки метро от моего дома, что можно было считать счастливым случаем для такого большого города. Мои школьные подружки теперь тоже были студентками, встречались мы все реже и реже, и, остро ощущая недостаток в женском плече, я очень радовалась появлению Асрян в моей жизни.

Все это время Сорокин существовал рядом, прочно и неотступно. Иногда, отвлекаясь от учебы, я начинала думать, что все-таки это ненормально – в девятнадцать лет не иметь ровным счетом никого, кроме Вовки. Время от времени появлялись какие-то новые ухажеры, прицепившиеся в институтском кафе или в метро, и некоторые мне даже нравились, но молчаливый страж четко знал время и географию моих передвижений и практически каждый день встречал меня из института. Всякий раз после очередной попытки пересечься с какой-нибудь личностью я ощущала себя страшно лживой и неверной, особенно когда видела Вовкину машину у ограды института. На том все и заканчивалось. Пацанов в институте оказалось мало, по три-четыре человека в группе, а у нас и вовсе один на двенадцать девчонок. Рыжеголовый Саша через два года проживания в «курятнике» стал хорошо разбираться в колготках, косметике и краске для волос. Хотя все же присутствовали на курсе некоторые личности мужского пола – которые могли по прошествии нескольких лет встать за операционный стол. Уже тогда я чувствовала, как перехватывало дыхание от их пронзительных взглядов. Но нет…

К концу третьего года мучений наконец свершилось. Преподавателем по патофизиологии поставили молодого парня с большим запасом ядовитого юмора. Во время изучения органов пищеварения он достал из-под груды бумаг на столе рентгеновский снимок.

– А ну-ка, барышни, сейчас над вами поиздеваюсь. Что на снимке? Вопрос для пятого курса. Поставлю «зачет» прямо сейчас! Кто хочет стать миллионером?

Все наперебой заорали очевидное: на изображении желудок, наполненный рентгеноконтрастным веществом. Асрян осторожно молчала. Я тупо таращилась на снимок и первые полминуты мысленно жалела нашего Сашку – уже не первый препод игнорировал присутствие в нашем маленьком коллективе единственного, но все же мужчины: «барышни», «девушки» или «милые дамы» являлось постоянным обращением в толпу. Но как только тщетные попытки получить на халяву зачет утихли, я вдруг совершенно четко увидела этот несчастный больной желудок, его неровные, изъеденные чем-то инородным очертания. Его выходное отверстие, различить которое было почти невозможно. Но еще труднее оказалось разглядеть тоненькую неестественную трубочку, как-то совсем некстати торчащую из середины желудка и тоже заполненную контрастом. На мгновение мне померещилось, что картинка ожила и несчастный серо-розовый мешочек стал хаотично двигаться, тщетно сопротивляясь, стараясь избавиться от багровой гадости, чуждой и разъедавшей все на своем пути.

– Можно, я попробую, Павел Александрович?

Препод вонзил в меня презрительный взгляд в предвкушении очередной глупости.

– О! Блондинкам слово!

– Это опухоль желудка, выход в кишечник закрыт. Тут, по-моему, операция была, трубочку пришили, чтобы пища выводилась…

Препод удивленно хмыкнул и впервые за все время занятий посмотрел на меня серьезно.

– Сокольникова, это не трубочка, а анастомоз, но незнание конкретного термина, безусловно, простительно для третьего курса. Я спокоен за вас в будущем. Зачет.

Повисла изумленная тишина. Наташка Пивоварова в ту же секунду покрылась красными пятнами, Асрян злорадно улыбнулась.

Вечером этого же дня мы с Иркой решили, что сразу после экзаменов летом устраиваемся работать медсестрами, в ту самую больницу рядом с моим домом и желательно в самое трудное отделение. Итогом размышлений стала гинекология. Мотивы казались простыми: позор выйти из института и не уметь делать внутримышечные уколы, снимать операционные швы, ставить капельницу или принимать роды. Всему этому можно было научиться именно в гинекологическом отделении.

Годы были трудные, медсестер не хватало, и нас приняли с распростертыми объятиями. Мы тут же поставили условие: с сентября работаем только в выходные. Но и это никого не смутило. Здоровье населения мало волновало власть имущих, впрочем, в этом отношении ничего не изменилось еще со времен Петра Первого. Хотя нет, на туберкулезных болотах вырос город.

С большим нетерпением сдав летнюю сессию, мы побежали в отдел кадров моей давнишней соседки. Она существовала, ничуть не изменив своим биоритмам. Люди в белых халатах сновали по территории между корпусами, не обращая на нас никакого внимания. На первом курсе казалось, что я не смогу даже перенести ногу через порог приемного отделения, пройти по тому самому пандусу для «Скорой помощи» и открыть дверь. Однако теперь уже все было не так. Теперь я могла профессионально драить туалеты, чистить вареные яйца на предельной скорости, ставить клизмы и даже знала, теоретически, как делать уколы и ставить капельницы.