Читать книгу - "Изгнание из рая - Джемма Дамиани"

Все утро, проведенное в одиночестве, которое было связано с профессией мужа, Мария предавалась воспоминаниям. Вчерашняя встреча со старыми знакомыми против всякого ожидания настолько разбередила ее, что она вспомнила не только события и тогдашние свои чувства, но, казалось, и самый аромат и вкус тех дней.

Прошлое… Чего там только не было, в ее прошлом. Далекая родина, семья, общество, большой свет, как любила говаривать ее мать.

Мать Марии, или Маши, была наполовину итальянка и в девичестве носила фамилию Порпора, и звали ее так же, как и дочь — Мария. Точнее, дочь назвали в честь матери. Но, к делу… Фамилия Порпора была более чем известна в музыкальном мире. Синьор Марио Порпора, глава семьи, был музыкантом и происходил из семьи музыкантов. У него был знаменитый на весь мир родственник — очень популярный композитор. В 90-х годах восемнадцатого века молодым еще человеком Марио Порпора приехал из Италии в Россию, в Петербург. Новая родина приняла его с распростертыми объятиями, и почти в мгновение ока он обрел на ней состояние, славу и семью. Вскоре у него родилась дочь Александра, которая в 1830-1840-е года прогремела на всю Европу как редкого дарования певица. Первая жена оставила Порпору вдовцом. Но долго горевать ему не пришлось. В довольно преклонные года его постигла новая любовь, он женился во второй раз и вновь стал отцом дочери — Марии.

За долгие годы жизни в России итальянец стал почти русским по духу, и даже звали его вокруг «Марио Иваныч». Только темперамент в нем, пожалуй, сохранился прежний — взрывной, неуемный, который и в шестьдесят лет позволял ему чувствовать себя молодым человеком.

Вторая его жена была дворянкой, из обедневших. Она вовсе не хотела, чтобы ее дочь стала артисткой, это было не в традициях русского дворянства. Достаточно и того, что ее муж был музыкантом. Его оправдывало только, что был он богат, обласкан императором, вхож ко двору и имел придворный чин. Первая жена Марио Порпоры была простого сословия и оттого не могла протестовать тому, чтобы Александра, их общая дочь, продолжила дело своего отца. Но Мария — никогда!

Однако женщина недооценила своего мужа. Ничто не могло остановить его в его стремлении сделать и свою вторую дочь музыкантшей. Он любил говаривать, что дарит своим дочерям не просто жизнь, но славу и бессмертие. И нельзя сказать, чтобы он был не прав. Александра, старшая его дочь, умерла в очень молодом возрасте. Ей едва исполнилось двадцать восемь лет, когда она покинула этот мир. Смерть ее была неожиданной. Александра тогда только вышла замуж, была очень счастлива и собиралась заканчивать карьеру певицы. И закончила ее своей скоропостижной смертью. Однако имя ее не стерлось из памяти людей, которые имели счастье слышать ее голос. Племянница (героиня нашего повествования) и через пятьдесят лет, прошедших со дня смерти тетки, неоднократно слышала похвалы и восхищение ее талантом. Таким образом, пророчество отца Александры отчасти сбылось.

Когда Александра умерла, Марии было восемь лет. Смерть старшей дочери только подхлестнула синьора Порпору в стремлении сделать из второй дочери певицу. И чтобы ее слава ничуть не уступала славе старшей. С тех пор мать редко видела свою дочь. Горю и ее ущемленному самолюбию не было предела. Но она ничего не могла поделать. И, когда пришло время, шестнадцатилетняя Мария Порпора дебютировала на сцене Мариинского театра.

Но все-таки молитвы матери были услышаны. Мария, которая была изумительно хороша собой, как бывают многие дети от смешанных браков, поразила своей красотой молодого богатого человека, отпрыска одной из известных дворянских фамилий — Ивана Григорьевича Хованского.

Поскольку родители его давно скончались, то никто и ничто не могло препятствовать его браку с такой «неподходящей» девицей. Поначалу Иван Хованский полагал, что с девицей Марией дело будет просто. Как и всякие певички и артистки, она, должно быть, весьма уступчива и согласно на все ради благосклонности такого человека, как он. Однако вскоре стало ясно, что девица к нему почти равнодушна и полна горделивого презрения к театральной простоте нравов. К тому же честь Марии охранялась ее папенькой, который был всегда подле, как первый человек в Мариинском театре.

Затем Хованский свел знакомство и с маменькой, дамой прелестной, строгой, к тому же дворянкой, хорошего воспитания и которая так расхвалила свою дочь, что внушила молодому человеку любовь, уважение и почтение ко всему их семейству и к мадемуазель Порпора.

Хованский, очертя голову, посватался к Марии, и та, хотя его вовсе не любила, дала согласие. Мать сумела объяснить ей все выгоды этого брака. К тому же и сама Мария понимала, что положение замужней светской дамы куда лучше положения певицы, какой бы знаменитой она ни была. Сестру Александру это, возможно, и устраивало, а вот она — Мария — хотела другого. Александра и замуж-то вышла за такого же музыканта, как и она сама. Мария решила поступить иначе и стать госпожой Хованской.

И она угадала. Покровительство самого государя сделало их брак с Хованским не просто возможным, но и принятым в свете. А прекрасное воспитание и немалый актерский талант молодой госпожи Хованской были оценены по достоинству и довершили начатое.

Этой женщине простилось бы многое хотя бы только потому, что она была истинной красавицей, и при том была еще умна и умела использовать все свои качества. Она привлекала мужчин, но никто и никогда не мог сказать, что она состоит с кем-то в интриге. Более того, все в свете знали, что император благоволит госпоже Хованской. Никто, конечно же, не мог поручиться, что явился свидетелем нежных чувств императора Александра Николаевича к этой женщине, и она никогда не вела себя так, чтобы ее можно было заподозрить во власти над сердцем императора. Но все знали особое расположение его величества к господину Хованскому, результатом которого был стремительный рост его положения в службе. Госпожа Хованская довольно часто (чаще прочих) удостаивалась танца с императором, к тому же Александр мог запросто во время прогулки нанести визит семейству Хованских. По правде сказать, это случилось всего два раза, но этого было достаточно, чтобы что-нибудь себе вообразить.