Читать книгу - "Люблю, целую, жму лапу! - Арина Ларина"

Рюрик тоже так считал. И почему он повёлся на Танькины уговоры – совершенно непонятно.

Вероятно, в этот день что-то такое витало в воздухе. И в метро народ попался в вагоне довольно склочный, и охранник на работе поздоровался сквозь зубы, и Светлана Егоровна была не в духе. Вернее, сначала-то она была очень даже в духе, со всех ног бросившись к Тарасову с очередной порцией печенья.

– С клубникой, – затараторила Светочка, когда Тарасов начал опасливо разглядывать тёмную, желеобразную какашку на румяном бисквите. – Ягодки со своей грядки, сама собирала, мыла, без удобрений.

– Да уж, печенье с удобрениями – не комильфо, – гоготнул завалившийся в кабинет Кирюша. – Хотя я как глянул, сразу подумал, что эта хрень сверху как раз из разряда удобрений.

Кирилл был заместителем заведующего складом, а по совместительству чьим-то сыном. Чьим – никто не знал, но тот факт, что юноша целыми днями бездельничал, мотаясь по коридорам и заигрывая с девушками, свидетельствовал в пользу наличия мохнатой лапы. Зачем завскладом такой заместитель – никто не знал. Кирюша был простоват, глуповат и пошловат. Кроме прекрасного пола, его на работе вообще мало что интересовало. Ну разве что ещё компьютерные игры. Вёл парень себя развязно, шутил глупо, а болтал много. Рюрик про себя называл его балаболкой. Но вслух, конечно, ничего такого не говорил. Какое ему дело до какого-то там Кирюши.

Светочке шутка «балаболки» не понравилась. И немудрено. Его шутки вообще мало кому нравились. Но народ с нормальной нервной системой на глупости реагировал сдержанно, а вот Светлана Егоровна так не умела.

Заводилась она сразу, моментально, как дорогая машина с хорошим двигателем, за доли секунды переходя на рёв.

– Сам ты удобрение, – завизжала Светочка, метнув в Кирилла печенюшкой. Её меткости позавидовал бы любой ворошиловский стрелок. Выпечка попала аккурат Кирюше в лоб, причём тесто тут же рассыпалось, а клубничка приклеилась к чёлке, неэстетично зависнув над переносицей. – Гад! Подлец! Мерзавец!

Светлана Егоровна топала ногами, отчего по полу шла лёгкая дрожь. Заглянувшая в кабинет девочка из соседнего отдела сочувственно закатила глаза и, ухмыльнувшись, ретировалась. Испуганный Кирюша начал бочком пробираться к дверям, недоумевая, почему только ему одному так страшно. Народ, привыкший к Церлинским закидонам, продолжал работать, изредка с любопытством и некоторой опаской косясь на Светлану Егоровну. Мадам в гневе легко могла перекинуться на любого, кто подвернётся. Бывалые бдительно старались не подворачиваться, совершая как можно меньше движений и издавая по возможности минимум звуков.

Бледный Кирилл добрался наконец до спасительного выхода и позорно бежал с поля боя.

Светочка, всхрапнув, как бешеный гиббон, резко повернулась к Рюрику. Вообще-то на него она ещё никогда не орала. Наверное, от нападений Тарасова спасали матримониальные планы коллеги, она всё ещё на что-то надеялась. Но рисковать не стоило, поэтому Рюрик торопливо сунул угощение в рот, демонстративно закатил глаза и прошамкал:

– Светочка, это божественно. Вы потрясающе готовите.

Печенье и прочая сдоба у Светланы Егоровны в самом деле были чудесными, так что тут он даже душой не покривил.

Настроение Церлиной менялось молниеносно – подобно погоде в тропиках. Только что она орала на ультразвуке, и вот уже – вуаля, улыбается и щебечет:

– Да? Правда вкусно? Я старалась. Вы такой милый, такой душка.

Рюрик согласно закивал, дескать, да – я милый и душка. Не говорить же ей в ответ, что она тоже, кхм, милая.

Комплименты в адрес Светланы Егоровны были чреваты последствиями.

Стоило Тарасову из чувства самосохранения похвалить любвеобильную даму, как она тут же снова пошла на абордаж, многозначительно улыбаясь, подмигивая и норовя задеть бедром.

С работы он буквально сбежал, улучив момент, когда коллега отлучилась припудрить носик перед окончанием трудовой вахты.

– Я сегодня пораньше, мне надо, – пробормотал Тарасов понимающе ухмыляющимся сотрудникам. Наверное, уже вся фирма следила за их отношениями. Рюрик не удивился бы, если б узнал, что народ делает ставки на исход противостояния. До чужой личной жизни всем есть дело. И тем, у кого её вовсе нет, чтобы хоть чем-то заполнить эмоциональную пустоту. И тем, у кого она есть, потому что на фоне чужих глупостей собственные неудачи кажутся более терпимыми.

Домой не хотелось. Когда изо дня в день возвращаешься в пустую квартиру, где тебя никто не ждёт, прогулки по городу начинают казаться привлекательными. Иногда Рюрик думал, что и бабульки постоянно колготятся во дворе, потому что дома тоскливо. Это может понять лишь тот, кто долго стремился к покою и одиночеству, а потом в одночасье понял, что одиночество – это совсем не так здорово, как представлялось в начале.

Он с детства, сколько себя помнил, жил с мамой. Мама знала всё: с кем он дружит, с кем разговаривает по телефону, какие у него завтра уроки и что поставили за домашнюю по химии. Скрыть что-либо от Валентины Петровны было делом неосуществимым, да Тарасов и не пытался. В её жизни не было ничего более важного и ценного, чем единственный сын. Поэтому мама жила «Рюшечкиными» делами и проблемами. Любая, даже самая любящая мама при таком раскладе может сильно надоесть. То есть любить её Рюрик, конечно, не перестал, но жить желал отдельно.

Валентина Петровна была навязчива и утомительна, как страховой агент. Тарасов не мог выпить с друзьями пива, привести домой девушку, даже высморкаться в ванной спокойно он тоже не мог. Маман немедленно материализовывалась перед дверью и тревожно шептала в щель:

– Зая, ты что, простыл? Хочешь, я куплю капельки от насморка? Они не горькие!

До самого мая он вынужден был выходить из дома в шарфе и шапке, чтобы мама не беспокоилась. Встречаться с женщинами можно было только в её присутствии, так как только Валентина Петровна могла сказать точно, не будет ли от девочки неприятностей. Не встречаться с женщинами тоже было нельзя, потому что маму начинала беспокоить его потенция. Она тревожилась и подсовывала ему под нос статьи о вреде нерегулярной половой жизни. Усилием воли и ценой тягостных скандалов со слезами и упрёками ему всё же удалось убедить Валентину Петровну жить отдельно. Но при одном условии – мама желала поселиться в шаговой доступности от деточки. Решено было, что она будет приходить, чтобы стирать, готовить и убирать. На семейном совете постановили, что Рюрик останется в двухкомнатной, а мама уедет в однушку.

– Не спорь, – отрезала маман. – У тебя будет семья, дети, тебе нужна большая площадь. Я дарю тебе эту двушку и надеюсь, что ты это оценишь.

Рюрик оценил. На радостях он даже не стал напоминать маменьке, что это не совсем подарок, так как однушку для мамы он брал в кредит, который надо было ещё как-то выплатить.

Десять лет Тарасов пахал как раб на галерах. Он хватался за любую работу, дополнительные проекты, репетиторство и даже рефераты и дипломы для студентов. Кредит был выплачен, самостоятельность обеспечена и закреплена материально и на бумаге, а счастье так и не наступило. То есть Рюрик, безусловно, радовался, что живёт хотя бы не с мамой. Но для внутренней гармонии этого было недостаточно.