Читать книгу - "Скандальный - Л. Дж. Шэн"

– Нет, хотя тебя это вообще не касается.

В комнате повисла звенящая тишина. Я барабанил пальцами по экрану мобильника, пытаясь припомнить, отправил ли контракт корейцам. Стоило быть более любезным, учитывая, что моя четырехлетняя дочь сидела рядом и наблюдала наш диалог. Вообще мне много каким стоило быть, но вне работы я мог быть только обозлившимся, разъяренным и пребывающим в смятении от одной и той же мысли: «Почему, Луна? Что, черт побери, я тебе сделал?» Как я стал тридцатитрехлетним отцом-одиночкой, у которого нет ни времени, ни терпения хотя бы для одной представительницы женского пола, кроме этой малышки.

– Давай поговорим о морских коньках. – Соня сменила тему, сцепив пальцы в замок.

Она всегда так делала, когда чувствовала, что мое терпение на исходе. Улыбалась мне теплой, но безучастной улыбкой, под стать атмосфере ее кабинета. Я пробежался взглядом по висящим у нее за спиной фотографиям смеющихся детей в духе того барахла, которое можно купить в «Икее», по обоям приглушенного желтого цвета и изящным цветастым креслам. Было ли дело в том, что она прикладывала слишком много усилий, или же в том, что я прикладывал их слишком мало? Мне теперь было трудно понять. Я перевел взгляд на дочь и ухмыльнулся. Она не ответила мне улыбкой, но я не мог ее за это винить.

– Луна, хочешь рассказать папочке, почему морские коньки – твои любимые животные? – весело прощебетала Соня.

Девочка расплылась в широкой улыбке, заговорщически глядя на своего терапевта. Луне было четыре года, но она не разговаривала. Совсем. Не произносила ни слога, ни звука. С голосовыми связками у нее все было в полном порядке. Напротив, она кричала, когда ей было больно, покашливала, если утомлялась, и рассеянно мычала, когда по радио звучал Джастин Бибер (что, можно сказать, уже само по себе трагедия).

Луна не разговаривала, потому что не хотела говорить. И эта хрен знает отчего возникшая проблема была психологической, а не физиологической природы. Я же знал: моя дочь была другой, замкнутой в себе и не такой, как все. Окружающие называли ее «особенной» в качестве оправдания за то, что обращались с ней, как с ненормальной. Я больше не мог защищать ее от любопытных взглядов под вопросительно вздернутыми бровями. Честно говоря, со временем становилось все сложнее объяснять ее молчание замкнутостью, и я порядком устал все скрывать.

Луна была, остается и всегда будет непомерно умна. Она получала баллы выше средних по всем тестам, которые прошла за минувшие годы, а их было бессчетное количество. Она понимала каждое сказанное ей слово. Она не говорила по собственному выбору, хотя была еще слишком юна, чтобы сделать такой выбор. Пытаться переубедить ее было невозможно и по-своему иронично. Поэтому дважды в неделю я таскался к Соне в кабинет посреди рабочего дня и отчаянно пытался уговорить мою дочь, чтобы она прекратила бойкотировать окружающий мир.

– Вообще, я сама могу рассказать, почему Луна так любит морских коньков. – Соня, поджав губы, разгладила на столе записку с моим пьяным бредом.

Наедине с терапевтом Луна порой произносила пару слов, но никогда не делала этого в моем присутствии. Соня рассказывала, что у моей дочери был ясный, как ее глаза, голос, который звучал нежно, изящно, безупречно. Она говорила без запинки. «Она говорит, как нормальный ребенок, Трент. Однажды, ты тоже это услышишь».

Я подпер голову рукой, устало вскинув бровь, и уставился на грудастую рыжеволосую женщину. На работе меня ждало три незаконченных дела – четыре, если я все же забыл отправить корейцам контракт, и мое время стоило слишком дорого, чтобы тратить его на разговоры о морских коньках.

– Ну и?

Соня потянулась через стол и обхватила мою крупную смуглую ладонь своей маленькой бледной ладошкой.

– Морские коньки – любимые животные Луны, потому что это единственные существа в природе, у которых детеныша вынашивает самец, а не самка. Самец коньков выводит потомство. Беременеет, высиживает. Разве это не прекрасно?

Моргнув пару раз, я перевел взгляд на дочь. Я был абсолютно не приспособлен к взаимодействию с женщинами своего возраста. А уж заботясь о Луне, и вовсе чувствовал, будто вслепую веду безостановочную стрельбу в кромешной темноте в слабой надежде, что хотя бы один патрон попадет в цель.

Я нахмурился, пытаясь придумать хотя бы что-то, что угодно, лишь бы заставить дочь улыбнуться. Меня вдруг посетила мысль: органы опеки вмиг забрали бы ее у меня, если бы узнали, каким я был эмоционально недоразвитым тупицей.

– Я… – промямлил я, но Соня прокашлялась, спеша мне на помощь.

– Луна, давай ты поможешь Сидни развесить снаружи декорации для детского лагеря? У тебя замечательно получается.

Сидни была секретарем Сони в терапевтическом кабинете. Мы подолгу сидели в приемной, дожидаясь сеанса, и дочь прониклась к ней симпатией. Луна кивнула и вскочила с места.

Моя дочь была красавицей. Голубые глаза сверкали, как прибрежные огни на фоне смуглой кожи цвета карамели и темно-русых кудрей. Моя дочь была красива, а мир уродлив, и я не знал, как ей помочь. Не знал, и это убивало меня, словно рак. Медленно, уверенно и жестоко.

Дверь захлопнулась с тихим стуком, взгляд Сони сосредоточился на мне, а улыбка померкла.

Я снова посмотрел на часы.

– Ты заедешь сегодня потрахаться или нет?

– Господи, Трент! – Соня покачала головой и сцепила руки в замок на затылке.

Пусть поистерит. С ней постоянно повторялась эта проблема. По какой-то непонятной мне причине она считала, что могла меня отчитывать, так как время от времени мой член оказывался у нее во рту. Правда же в том, что она имела надо мной какую-то власть только лишь из-за Луны. Моя дочь была от нее без ума и чаще улыбалась в обществе терапевта.

– Я так понимаю, ответ отрицательный.

– Может, обратишь внимание на этот звоночек? Своей любовью к морским конькам Луна говорит: «Папочка, я ценю твою заботу». Ты нужен своей дочери.

– И я рядом, – процедил я сквозь стиснутые зубы.

Это правда. Что еще я мог дать Луне? Я был ей и отцом, когда нужно было открыть банку соленых огурцов, и матерью, когда нужно было заправить майку в балетное трико.

Три года назад Вал, мать Луны, положила малышку в кроватку, прихватила два больших чемодана, ключи и исчезла из нашей жизни. Мы с Вал не были парой. А Луна – результат угарного мальчишника в Чикаго, который вышел из-под контроля. Она была зачата в подсобке стрип-клуба, пока Вал скакала на мне верхом, а другая стриптизерша уселась мне на лицо. Вспоминая ту ночь, думаю, что, трахнув стриптизершу без презерватива, я должен был попасть в Книгу рекордов Гиннесса за свою тупость. Мне было двадцать восемь, и меня даже с натяжкой нельзя было назвать ребенком. Мне хватало ума понимать, что я поступаю неправильно.

Но в двадцать восемь я все еще был ведом желаниями своего члена и содержимым кошелька.