Читать книгу - "Моя навсегда - Татьяна Веденская"

Конечно, он выбрал Италию не просто так. Не потому, что все дороги ведут в Рим, не для того, чтобы бросить монетку на счастье в фонтан Треви, не ради Колизея – этой машины времени, пронзающей тысячелетия. Стоя на трибуне, я видела, как древняя толпа решала, кому жить, а кому умирать. Там, глядя на обрубленные руки древних статуй, я вдруг почувствовала, как скоротечна и хрупка человеческая жизнь. Дмитрий торопил меня, ему было пора в госпиталь. Он не хотел бросать меня на улицах Рима, он хотел, чтобы я поехала с ним скучать на его медицинской конференции.

Дмитрий никогда и ничего не делал просто так, за столько времени я должна была бы уже уяснить себе хотя бы это. Но я редко интересуюсь кем-то, кроме собственной персоны. По крайней мере, именно так считал Дмитрий.

Все началось в аэропорте Шереметьево, пока мы ждали самолет. Я пила кофе, а он смотрел на меня и хмурился. Наконец даже моя способность игнорировать очевидное дала сбой.

– Ну что не так? – спросила я.

Дмитрий сжал губы.

– Знаешь, Софи, все это время я наблюдал за тобой. Ты не спросила даже, когда конкретно, в какой день взлетает наш самолет. Не поинтересовалась, дали ли тебе визу в Италию.

– Не сомневалась, что ты сделаешь все идеально.

– Я не думаю, что ты не сомневалась. Думаю, тебе было все равно.

– Это не так, – возразила я, внутри себя с удивлением признавая его правоту. Инстинкты подсказывали, что вслух такое лучше всегда отрицать.

– В этом смысле ты – полная противоположность моей первой жене. Та бы извела меня, выспрашивая и меняя каждую мельчайшую деталь. А ты… я вполне допускаю, что, если бы я лично не отвез тебя в аэропорт, ты бы так и сидела в квартире, читала бы соседские бесплатные газеты объявлений и даже не скучала обо мне.

– Ты ошибаешься, я бы очень скучала по тебе, – возразила я и демонстративно пододвинула чемодан к ленточке заграждения.

Объявили посадку, мы молча сели в самолет, два надутых индюка. Позже, поглядывая в иллюминатор, за которым Москва быстро уменьшалась до размеров конструктора лего, я попросила не злиться на меня.

– Ты знаешь, что у меня там, в Риме, будет проходить конференция? – спросил он вместо ответа, и я вдруг разозлилась.

– Нет, я не знала, – пробормотала я. – Хотя… логично. Откуда бы у тебя взялись целые две свободные недели? Значит, конференция. Хорошее получится свадебное путешествие.

– Мы будем презентовать новый метод трансплантации сердечного клапана, но тебе ведь все равно, да? Ничего, зато выспишься. Наверняка тебе будет так скучно, что ты тут же будешь отключаться. И вообще, почему ты ведешь себя так, словно повидала весь мир и теперь не хочешь смотреть этот фильм второй раз, потому что он не слишком-то понравился тебе в первый раз?

– А ты уже был в Риме? – спросила я. – Если да, то почему ты жив?

– Что? – вытаращился на меня он. – Почему я жив?

– Увидеть Рим и умереть, – пояснила я.

Дмитрий невольно рассмеялся, качая головой. Мол, что с «такой» взять. Невозможно же злиться! Но я знала: это не конец.

Самолет легко летел на юг, к солнцу и морю, и стюардесса, улыбаясь, подала нам напитки. Дмитрий попросил принести ему из бара рюмку коньяку – расслабиться. Я одобрила это намерение и сама подумывала, чтобы последовать его примеру, когда стюардесса, желая услужить, спросила у Дмитрия, что будет пить дочка. Так и спросила:

– А что ваша дочка будет пить? – этими самыми словами.

Стюардесса, хоть и была молоденькая, но не настолько же дура! В любом случае ты же стюардесса, ты же должна понимать, что представительный чуть седой мужчина за сорок и юная девица в белом сарафане и бежевой кофте на пуговицах почти никогда не отец и дочь. Дмитрий замер – стоп-кадр, замедленная съемка, и я заметила, как от его лица отлила кровь. Воздух накалился. Стюардесса все поняла и спросила меня, не принести ли мне тоже коньяку. Кажется, она была готова притащить нам хоть кокаину, если бы это помогло. Но было поздно. Дмитрий ответил холодно, что передумал и что «нам с дочерью» ничего не нужно. Стюардесса не знала, что делать. Она не могла извиниться – это бы только ухудшило положение, она не могла – я видела это – оставить все, как есть. Ей было мучительно стыдно, она покраснела. Тогда я повернулась к ней и улыбнулась по-американски широко и до идиотизма радостно.