Читать книгу - "Лев любит Екатерину - Ольга Игоревна Елисеева"

– Не чаял, что вы справитесь с этой ордой. – Александр Ильич принял бумаги, начал читать, брови поползли вверх. – Батюшка, да эти наказы составлены лучше многих дворянских!

– Теперь мой Ковчег может быть отпущен на гору Арарат? – осведомился Гриц. – Не понимаю, зачем вообще было их унижать и мучить?

Маршал прищурился и посмотрел в лицо собеседнику:

– Возможно, за тем, чтобы вы узнали все то, что узнали.

Он уже тогда почувствовал, что этот кривой парень далеко пойдет. Но вице-президент Военной коллегии, такого, конечно, никто не ожидал!

Сила Самозванца в наскоке. Тот, кто выдержал первый натиск, имел все шансы отбиться. Хитро ли брать фортеции, вроде Озерной? Они, как изба-пятистенка – на какую сторону не обернись, отовсюду дует. Иное дело знатные города – Оренбург, Симбирск, Магнитный. Покрутились злодеи, пожгли слободы, а взять не взяли. Видит око, да зуб неймет. К слову сказать, Самозванец ни одним городом не овладел с приступа. Защитники запирались в цитаделях и отплевывались из пушек. Воры же разоряли посады. Вот и вся война.

Чудно дела обстояли в Яицком городке, где заварили кашу раньше, чем в других местах. Все улицы были на стороне Самозванца, а маленький гарнизон в сотню человек и послушные жители в первый же день бунта убежали в деревянную крепость, завалили ворота бревнами и сидели там, изредка постреливая из-за стены.

Сначала казаки пытались выкурить их дымом зажженных изб, потом осыпали дробью из охотничьих ружей, да так густо, что, казалось, о бревна палисада бьют барабанные палочки, а коменданту Сурину в кашу попала преогромная дробина размером с голубиное яйцо. Потом казачки охладели и бросили озоровать вокруг крепости: решили, что осажденные сами передохнут от бескормицы, – и разбрелись по домам.

Такое удивительное согласие не глянулось Пугачеву, и он каждую неделю наезжал из Берды в Яицкий городок проверять, как идет пальба. К его приезду осаждавшие готовили новый приступ и даже рыли подкопы под стены для закладывания мин. Служивые делали вылазки, заливали порох водой и били оглашенных прикладами по головам – пули-то давно кончились. На том дело и останавливалось. Государь бранил неумелых поданных, серчал, сгоряча сам ходил в атаку. Да без толку. Крепость стояла – не падала.

В один такой приезд Самозванец был весел и хмелен. Катался по улицам и сыпал народу пригоршни медяков. За ним бегала ватага ребятишек, крича во все горло. Возле колодца румяная с мороза девка опустила полное ведро в снег, разогнула поясницу и черными, как у жука, глазами впилась в смуглое худощавое лицо Пугачева. Она приметила, что он ряб, что невысок ростом, хотя и в седле, что, когда лыбится, заметна потеря переднего зуба.

– Эй, батюшка-государь, позолоти ручку! – по-цыгански крикнула она, подбегая к лошади и вытягивая ладонь. Пуховая варежка обледенела от колодезной воды.

Самозванец придержал лошадь, скосил на девку веселый взгляд и крякнул, подбоченясь.

– Никак на приданое собираешь?

Та рассмеялась, густо и сочно. От нее даже на расстоянии пахло пирогами. Можно было, не загадывая, сказать, что поутру она творила тесто.

– Мое приданое у батюшки в кубышке. А кубышку черти на болото сволокли. Теперь разве кто посватает?

Пугачев двумя пальцами стянул с ее руки мокрую варежку и, любуясь на узкую озябшую ладонь, сыпанул медяков с горкой, так что монеты попадали в снег.

– А ты, я чай, засиделась в девках?

Новая знакомая только мыла в ухмылке ровные крупные зубы.

– Какие нынче женихи, когда ты, надёжа, всех на войну увел? Царь-государь, сыщи мне суженого из своих, из верных полковников!

Самозванец еще больше развеселился.

– Как звать-то тебя?

– Устинья. Петра Кузнецова дочь, – не смущаясь, ответила она. – Я бойкая, могу и за атамана пойти, и за сотника.

– А за царя пойдешь? – трунил над ней Емельян.

– И за царя пойду. – Девка не опустила глаз. – Лучше разве век на печи вековать?

– У нас, у царей, судьба неверная, – стал отговаривать ее Злодей. – Сегодня в короне, завтра в кандалах.

– А хоть бы и так, – не сдавалась Устинья. – Погулять годок, раздышаться. Будет, что перед смертью вспомнить.

Пугачев пристально уставился ей в лицо. Ни особой красоты, ни стати в его новой знакомой не было. Но жаркой волной обдавало от ее близости и веселого разговора.

Самозванец освободил стремя и знаком пригласил девку в седло.

– Ну, садись, Устинья Петровна. Поедем, прокатимся.

Другая испугалась бы: мало ли куда завезет ирод. А она вдела сапожек в булатную дужку, протянула наверх руки и, вцепившись Пугачеву в кушак, мигом оказалась за его спиной.

Побрякивая наборной персидской уздой, повез ее государь сначала по слободе, а затем и во чисто поле. Солнце било в снег серебряными копытцами, высекая веера весенних искр. Дорога, утоптанная и унавоженная сытыми казацкими лошадьми, вела вокруг крепости. По правую руку виднелись скирды соломы, накрытые подтаявшими белыми шапками. С них на землю звонко сыпалась капель. Самозванец заметил, что многие колосья так и остались не обмолоченными с осени, и недовольно повел бровью.

– Ух, и ленивы же вы без кнута! – бросил он Устинье через плечо.

– Это крепостных сидельцев, – черноглазая махнула рукой в сторону фортеции. – Не успели. Как ты, царь-государь, объявился, так уж не до молотьбы стало.

Пугачев довольно рассмеялся. По нраву ему была эта языкастая девка. На все у нее готов ответ! Как орехи, слова щелкает. Только шелуха от губ отлетает.

Возле одной из скирд под ноги лошади с лаем кинулась чудная лысая собачонка с выпученными, как у окуня, глазищами. Она била по ребрам тощим крысиным хвостом и мелко тряслась от холода.

– Экое чучелко! – рассмеялась Устинья. – Больная, чай? Лишайная?

– Это левретка, дура, – Пугачев натянул своей спутнице шаль на лицо. – Барская собака. Откуда она здесь?

Устинья прищурилась, от чего ее глаза стали совсем татарскими.

– А ты, государь, вели скирду-то разбросать. Небось хозяева и найдутся.

Пугачев махнул рукой. Сопровождавшие его казаки с ленцой сползли с седел и начали ногами раскидывать солому. Через минуту из жухлой травы на свет Божий были извлечены две насмерть перепуганные барышни в крестьянских зипунах поверх грязных измятых платьев.

Оказалось, осажденные на вожжах спустили их ночью за стены, чтобы женщины смогли вышелушить немного зерен из брошенных колосьев. В фортеции начинался голод. Собачонка последовала за одной из своих хозяек, соскочив с бруствера и едва не утонув в глубоком снегу.

– Вздерните-ка их на вожжах повыше, – распорядился Самозванец. – Чтобы остальным неповадно было за стены сигать. Ужо вам! – он погрозил в сторону деревянной цитадели кулаком.