Читать книгу - "Времена года - Дарья Волкова"

– Удивили, Илья Юльевич, не ожидал.

Илья обернулся. Прямо за ним по ступеням спускался Вишенкин. Лестница была широкой. Евгений Алексеевич ускорил шаг и поравнялся с новым членом совета директоров.

– Вы тоже. По-моему, по сравнению с прошлым годом у вас наблюдается рост доли.

– Следили? – поинтересовался Вишенкин.

– Вообще-то, есть статистика по именным акциям.

– А вы пошли другим путем.

– Ну почему же, примерно таким же, но в другой комбинации.

Лестница закончилась. Вишенкин собирался покинуть здание, Илья направлялся в буфет за крепким сладким чаем. У него так не вовремя и некстати начинала болеть голова, а ведь самое главное впереди!

– Что же, поздравляю, Илья Юльевич, – Евгений Алексеевич протянул руку для пожатия. – Признаться, не принял тогда в банке к сведению ваши слова про Берлускони. А зря.

Илья пожал протянутую руку. Она была холодной. Как и глаза Вишенкина.

Сегодня победили вы, Илья Юльевич.

Да, сегодня победил я, Евгений Алексеевич.

– До свидания.

– До свидания.

Мужчины расстались и разошлись в разные стороны.

Илья выпил две чашки максимально крепкого и максимально сладкого чая.

Такого рода головные боли появлялись ниоткуда. Они были редкими. Но если уж начинались… болеутоляющие в большинстве своем не справлялись. А впереди то, к чему он готовился год. И Илья видел все отчеты за этот год и знал наизусть динамику по каждому определяющему показателю. У него были собственное видение и понимание будущего компании. А еще была интуиция. От сегодняшнего – первого заседания за закрытыми дверями в качестве члена правления зависело многое.

И Илья справился. Нет, он не предлагал свои варианты, слишком рано. Нельзя вот так нахрапом, восстанавливая против себя остальных. Остальные и так находились под впечатлением случившегося. Но обсуждал поднятые темы полноценно, аргументировал, озвучивал при рассмотрении конкретного вопроса все «за» и «против». Показал себя достойным занятого кресла.

Отец после того, как все закончилось, крепко пожал руку, а потом и вовсе заключил в объятья, что было редкостью.

– Удивил, – сказал он, – даже меня удивил.

И это была высшая похвала.

А потом, когда сгруппированный и предельно собранный для важного организм начал расслабляться – головная боль возвратилась. С двойной, нет, тройной силой. Хорошо, что был с водителем. Виски сдавило так, что каждый, даже самый малый звук казался громким.

Дома прихода Ильи не заметили. За закрытыми дверями все шумело, кричало: Май, Контрабас, скрипка.

Убийственно.

Но у нее подготовка к концерту. В последние дни Май жила им, все время болтала про предстоящее событие, волновалась, чтобы хорошо сыграть, никак не могла определиться с произведением. Глаза – как два огромных озера, в которых страх, восторг, предвкушение и неверие в происходящее.

А ему плохо. Илья дошел до кабинета и плотно закрыл за собой дверь. В кабинете хорошая звукоизоляция. И удобное кресло. И можно откинуть голову назад. И очень хочется льда на пульсирующую боль. Но это чуть позже. Сейчас немного посидит, а потом пойдет умываться холодной водой.

***

Она знала Севу с самого детства. Но всю занудность и упрямство его осознала, только когда началась подготовка к концерту. Ему было все не так, все неправильно. Спорил по любому поводу. Утверждал, что лучше знает! Послать к черту не позволяло лишь то, что без него будет еще хуже, потому что одной не справиться. У Севы за плечами опыт выступления на таких мероприятиях. Плюс – Севка мультиинструменталист (2) от Бога, и его советы – не пустой звук. Но не настолько же!

Они спорили так громко, что всполошили Елену Дмитриевну. Перед уходом она постучала в комнату и спросила осторожно:

– Маечка, Сева, у вас все в порядке?

Да какое там в порядке?! Исчерпал контрабас запасы ее терпения! До донца исчерпал! И через полчаса был выставлен вон. Без ужина. Так-то!

Уже закрывая за Севой дверь, Майя заметила обувь Ильи. Получается, они с Севкой орали так, что даже не услышали, как пришел хозяин квартиры. Чертов Шпельский! Сейчас Майя пойдет и пожалуется на ослиное контрабасное упрямство. Июль ее поймет. Он всегда понимает – когда дело касается музыки.

Она заглянула на кухню. Пусто. Ага, так и думала. Наверняка в кабинете.

– Привет! Слушай, ты не представляешь, что Сева придумал. Я его убью, точно тебе говорю! И больше никаких пирожков ему, так и скажу Елене Дмитриевне.

Она еще договаривала слова. Она еще закрывала за собой дверь кабинета. Но уже явственно чувствовала: что-то не так.

Сидит в профиль. Откинутая на спинку кресла голова. Линия лба, точеный нос, твердый подбородок. Все кажется прозрачным. Нарисованными едва заметными штрихами на папиросной бумаге.

Обернулся на голос. Фас тоже полупрозрачный. И улыбка бледная. Ненастоящая.

– Лишать пирожков Севу – это жестокое наказание.

– Ему диету прописали, – половина пути от входа до стола пройдена. Не чувствует мягкости ковра под ступнями. Вообще ничего не чувствует – когда он такой. – А вот ты выглядишь так, будто тебе надо пирожков. Пойдем ужинать?

– Конечно, пойдем, – пальцы легли на виски. – Дай мне пять минут.

Ужин? Бессмысленно говорить об ужине, когда он ТАК трет виски!

Между стеной и спинкой кресла места ровно для Майи. Убирает его пальцы, заменяет своими. У меня твердые, извини.

– У тебя болит голова?

Вместо ответа он снова падает затылком на спинку кресла. Отдаваясь в полную власть ее рук.

– Немного.

Как же неумело ты врешь, Июль.

Пальцы по вискам, лбу, темени. Ероша волосы, гладя кожу. Он сползает ниже. Она заворожено наблюдает, как разглаживается складка между темных бровей. Как расслабляются сжатые губы. Лицо светлеет. Обретает краски.

Натруженные пальцы скрипачки скользят по темным гладким коротким волосам. Что это?! Один, но не заметить невозможно. Серебряный? Нет, бесцветный. Белый, лишенный цвета и жизни волос. Такой же, как был Июль до этого. Полупрозрачный. Без цвета. Без звука.

Где переливы золота в бесконечности лазури?!

Он шевельнулся, поменял положение тела и наклонил голову вперед, подставляя затылок. Так беззащитно. Так доверчиво. И снова натруженные пальцы скрипачки скользят по темным гладким коротким волосам. А потом шея. Под воротник рубашки. Тихий выдох – на грани стона.

Оживай, мое золото в лазури.

– Хочешь, я сделаю тебе чаю? – прямо в коктейль запаха его кожи и горькости парфюма.