Читать книгу - "Фортуна - женщина - Уинстон Грэхем"

Наверное, это даже хорошо, что они мешали нам вести серьезный разговор. Время от времени, желая что-то сказать Саре, мне приходилось приближать губы к самому ее уху.

В самый разгар веселья я прокричал ей:

— Кажется, мы здесь единственные англичане!

Очевидно, эхо этих слов достигло ушей нашего немолодого соседа по столику — он сидел в обществе белокурой француженки, с которой явно только что свел знакомство, и нашептывал ей что-то на ее родном языке, но вдруг перегнулся через весь стол и прокричал по-английски:

— Ошибаетесь, сэр. Разве вы не узнали галстук старой доброй Королевской артиллерии?

Я подскочил на сиденье.

— В самом деле?

— Точно. Я уроженец Хова. Конечно, с тех пор я поездил-таки по свету. А вы из каких краев?

Оба мы чувствовали себя немного глупо; Сара дрожала от еле сдерживаемого смеха. Но тем дело не кончилось: из-за соседнего столика поднялся какой-то человек — типичный ”голубой берет”, солдат-фронтовик Первой Мировой войны — и сделал залихватский жест английского офицера. Он вставил в глаз пятифранковую монету на манер монокля и выдал несколько фраз на безукоризненном английском.

Когда он вернулся за свой столик, англичанин за нашим столом встал и начал рыться у себя в карманах. Все затаили дыхание и страшно развеселились, когда в руках у него появился голубой берет, который он тотчас напялил на голову. Потом он изобразил французского сутенера, который норовит подсунуть клиенту собственную бабушку. Это было удивительное представление! Не нужно было знать французский, чтобы понять, но Сара знала язык, и я заметил, что она покраснела. Все вокруг хватались за животики, а второй англичанин подошел и расцеловал ”артиста” в обе щеки.

Около двенадцати я понял, что с Сары достаточно. Мы с трудом протиснулись к выходу, провожаемые громкими прощальными возгласами. На улице было прохладно; я поймал такси, и мы довольно быстро добрались до дому. В нашей спальне Сара продолжала подшучивать над чудаками из кафе, но в ее смехе появились истерические нотки, и когда она легла, то вся дрожала, как от простуды, — хотя дело было, конечно же, не в этом.

Я крепко обнял жену.

— Успокойся, родная. Ты не рассчитываешь свои силы. Постарайся расслабиться. Лежи спокойно, скоро все пройдет, — я не представлял, что нужно говорить и делать, но, наверное, вел себя правильно, потому что она понемногу согрелась и перестала дрожать.

Свободной рукой я выдернул шнур из розетки, и мы долго лежали в темноте, пока ее дыхание не стало ровным и глубоким. Я не видел ее лица; темные волосы облаком разметались по подушке.

Она вдруг сказала:

— Моральное разложение в войсках.

— Чепуха. Это все утреннее происшествие.

— Да. Когда кто-то усиленно вкладывает тебе в голову черные мысли… — она запнулась.

— Продолжай, — попросил я. — Если от них нельзя отвлечься, можно попробовать освободиться другим способом: начать разговаривать.

— О чем?

— О кольце… о Трейси… его смерти… твоей жизни с ним… и кто мог прислать нам этот перстень… о чем угодно — пока не уснешь.

— Так я никогда не усну.

— Не беда. Я не врач, но считаю, что так будет лучше. Мы весь день прятали голову под крыло. Это большая ошибка. Встретим неприятности лицом к лицу. Для начала попробуй ответить на вопрос, почему это так сильно на тебя подействовало.

— Разве не ясно? Скорее всего, это комплекс вины.

— Комплекс вины?

— Ну, я не знаю, как еще определить, — она немного помолчала. — На прошлой неделе ты сказал, что представляешь собой бесценный материал для психоаналитика. Возможно, я тоже. Помнишь, когда мы катались верхом, ты назвал меня неудачницей?

— Я имел в виду, что ты упускаешь возможность счастья. Излюбленный прием записного соблазнителя. Разве ты не знала?

Она не поддержала шутку.

— Тогда я притворилась, будто не поняла намека. Но ты был абсолютно прав; я — форменная неудачница.

— Чепуха. Просто ты старалась быть верной себе и всему, что тебе дорого.

— Нет, Оливер, не чепуха. И я не была верна себе — иначе у меня не было бы такого чувства… все последние годы… чувства пустоты, прозябания, полного фиаско. Как будто ты кому-то что-то должна — и не можешь заставить себя раскошелиться, — она беспокойно пошевелилась. — Болезнь Трейси усугубила это ощущение. Чувствуешь себя такой беспомощной… хочешь что-то построить, но нет фундамента…

— Мне знакомо это чувство.

— Когда принесли этот перстень, я испытала укол совести. Хотя я и не признавалась себе в этом, но смерть Трейси принесла мне облегчение. Не потому, что его больше нет, а потому, что та жизнь кончилась.

— Не знаю, легче ли тебе самой от того, что ты все это говоришь, но мне определенно легче.

— Понимаешь, Оливер… Сейчас мне кажется, что с тех пор, как я себя помню, мне хотелось чего-то такого, чего я не могла найти. Какой-то смысл в жизни. Иногда мне казалось: вот оно! — но это снова оказывалось ошибкой, суррогатом, попыткой бегства от самой себя, притворством, в конечном счете поражением.

— Ты сильно рисковала, становясь моей женой.

— Почему?

— Ну… — я не знал, как получше выразить свою мысль, а именно: что она связала свою жизнь сначала с жертвой послевоенных лет, а затем — с пострадавшим в довоенные годы. В обоих случаях она просчиталась. — Если ты хочешь, чтобы твоя жизнь имела смысл…

— Не только моя. Я думаю о нашей жизни. Неужели это недостижимо?

— Достижимо. Я лишь хочу надеяться…

— На что?

— Что ты больше не станешь мириться с суррогатами в наших отношениях.

Она сказала:

— Когда сегодня утром я увидела кольцо… Знаешь, в старинных мелодрамах часто встречается ”голос из могилы”. Но с какой стати нам бояться?

— Не надо, моя хорошая. Все это позади — окончательно и бесповоротно. Больше ничего не случится.

— Откуда ты знаешь?

— Но что, что еще может произойти?

Она молчала — и слава Богу. Я сам был в плену у иррационального страха. Чтобы избавиться от него, требовалось четко уяснить его природу, признать его обоснованность. А этого я всеми силами стремился избежать.

* * *

Мы вылетели из Парижа в субботу, чтобы в воскресенье спокойно подыскать себе жилье. Я не питал особых иллюзий: мы могли позволить себе весьма умеренную плату, а таких, как мы, были многие тысячи. Но я не мог допустить, чтобы Сара начала новую жизнь в моей зачуханной квартире. К счастью, у меня остались скопленные за два года наградные — я отложил их просто так, без какой-то определенной цели. Сара настаивала, чтобы я воспользовался частью денег, в законном порядке унаследованных ею после смерти мужа, но этого мне было не переварить.