Читать книгу - "Дочь Роксоланы - Эмине Хелваджи"

В покои матери Орысю звали редко. Хюррем-хасеки искренне не понимала, о чем разговаривать с младшей дочерью. С Михримах все понятно: старшей нужно передавать материнский опыт, объяснять, как жить дальше, когда один из ее братьев станет султаном, как с помощью брата возвеличить мужа и проследить, чтобы тот не лишился головы, а если все же лишится, так хоть второй раз замуж выйти с пользой, а не окончить годы жизни в ссылке, в глухомани… Еще потихоньку готовила к неизбежному – к тому, что старший брат велит убить младших. От жизни не скроешься ни под чадрой, ни за стенами гарема, так пусть же старшенькая встретит судьбу во всеоружии! А младшая… этот ребенок…

Зачем ей здесь быть? Зачем ей вообще быть?

Впрочем, второе не обсуждалось. Милостью Аллаха ребенок появился на свет, стало быть, о ребенке следует позаботиться. А привязываться вовсе не обязательно и даже вредно. И для самой Хюррем, и для этой девочки.

Орыся о мыслях матери, разумеется, не ведала, зато знала твердо: к хасеки-cултан можно приходить, лишь сопровождая Михримах, изображая служанку Михримах, и никак иначе. В остальное время мать, если Орыся ей понадобится, сама придет. Или велит Доку-аге отыскать непутевую девчонку.

Иногда Орысе казалось, что все идет как-то не так. Что стоит постараться, и грозная Хюррем-хасеки посмотрит на нее ласково, как глядела иногда на Михримах. Но девочка тут же одергивала себя: что уж тут поделаешь, никто не виноват, просто судьба выпала родиться второй, как часто говорила кормилица. Младших любят меньше, поскольку именно старшие радуют родительское сердце. Старшие сыновья – наследники и продолжение рода, а за старших дочерей положен самый большой калым. Судьба же младших – в ладонях у Аллаха, и он не торопится ее явить. Так зачем же родителям волноваться о том, что может и вообще не сбыться?

Любят меньше, зато меньше и спрашивают. «Судьба есть судьба, спорят с ней только глупцы да безумцы, – говорила кормилица. – Выбирай, девочка, ты кем хочешь стать?» Орыся кивала, соглашалась: да, глупо, да, следует быть покорнее, голову склонить пониже… А сердце рвалось из груди, жаждало иной доли. Может, это кровь говорила в ней, горячая кровь, когда-то сделавшая молодую полонянку любимицей султана, а сейчас толкавшая на безумства дочь этой полонянки? Остепенившейся, заматеревшей, но в душе прежней: страстной и порывистой, как горячий степной ветер… Кровь упрямо твердила: да, ты живешь хорошо, да, ешь сладко и спишь на мягком, но разве этого достаточно? Разве счастье прячется под чадрой, скрывается стыдливо, стоит кому-то поглядеть на него? Разве не вольное оно, разве не летает, словно птица?

О мыслях своих Орыся помалкивала. Усвоила с детства, что в гареме лишний раз рот лучше не разевать, а сидеть себе в стороночке да держать открытыми уши. Но мать все же тревожилась, глядя порой на эту девочку: ох, не натворила бы бед, ох, не погубила бы!

А теперь еще свадьба Михримах: дело уже решенное, верное и сулящее Хюррем-хасеки немалую выгоду. Так не стоит оттягивать и решение судьбы младшей дочери. В провинцию, какому-нибудь пограничному беку отдать в награду за верную службу. Беречь будет, холить и лелеять: это здесь, в Истанбуле, наложницы из султанского гарема, отданные в жены, – честь, но не редкость, а там она небось одна такая случится на все окрестные земли. Прислать с ней какое-никакое приданое, чтобы бек уж совсем растаял и осознал важность подарка; заодно в письме намекнуть на скорую мучительную смерть, ежели с Разией что-нибудь случится… Да девчонка там как сыр в масле кататься будет!

Улыбаясь своим мыслям, Хюррем позвала Узкоглазого Агу и велела:

– Найди Разию, приведи ко мне. Разговор есть.

Евнух понятливо кивнул и без лишних слов закрыл за собой дверь. «Он тоже прекрасно понимает, что девчонке не место в султанском гареме, – мелькнула в голове Хюррем мысль, и она удовлетворенно улыбнулась. – Понимает и не спорит – ну так о чем же тут спорить?»

Самого Доку-агу обуревали чувства, далекие от радостных. Впрочем, все чувства, какими бы они ни были, бывший самурай давно научился скрывать под маской абсолютного бесстрастия. Он шел по гарему, привычно кивая встречным евнухам в ответ на их уважительные поклоны; некоторым даже улыбался короткой сумеречной улыбкой, знакомой здесь уже всем. Но что там под этой улыбкой прячет Узкоглазый Ага, ведают только он и Аллах, а остальным незачем.

Долг. Снова, как и в далекие времена давно умерший самурай по имени Нугами, Доку-ага разрывался между долгом и… иным стремлением. Но тогда им двигали стыд и гнев, бессилие и ненависть. Сейчас же с долгом, с преданностью присяге, которую он принес, властно вступила в спор любовь.

Не плотская, это действительно в прошлом, об этом Доку-ага больше не беспокоился. Совсем иное чувство – желание оградить от бед, уберечь, защитить маленькую глупую девочку, такую беззащитную перед коварством этого мира. А вот не выходило: мир уже нельзя было разрубить пополам мечом, да и госпожа, которой клялся в верности, требовала заботы и внимания. И упал бы ей в ноги Узкоглазый Ага, и попросил бы отправить с Орысей на край света, но понимал – не отпустит, а доверять, как прежде, перестанет. Да и сам уже не сможет спокойно жить, понимая, что предал еще раз.

Но если ничего не делать, то предашь уже свою девочку. Ту, которая тоже доверяет тебе безоговорочно.

Орысю Доку-ага нашел в спальне, где та играла с Пардино-Беем. Зверь покосился, дернул ухом, но других знаков внимания евнуху не оказал, всецело занятый переливающейся рыбкой из прочного шелка, которую Орыся катала по полу с помощью тонкой веревки. Зато девочка моментально оторвалась от игры, разулыбалась, отчего на сердце Узкоглазого Аги стало еще горше.

– Собирайся, – велел он, – и чадру надень. Хюррем-хасеки зовет.

– Меня? – Орыся поначалу не поверила, замерла, а затем ойкнула: недовольный Пардино-Бей чувствительно царапнул ее по ноге, требуя продолжить игру.