Читать книгу - "Прогулки по радуге - Ника Муратова"

Спустя несколько месяцев она перестала так панически бояться больных и вместе с этим почувствовала себя намного увереннее, причем во всех отношениях. Фил был прав, когда сказал ей в самом начале о незаменимых помощниках. Среди них самыми близкими ей стали акушерка Бьеб и медсестра Мирьям. Они были противоположностью друг другу по темпераментам, но обе настоящие профессионалки в своем деле и очень преданы работе в госпитале. Бьеб была приземистой круглолицей женщиной лет сорока, давно практикующей в области акушерства, знающей почти всех людей в округе благодаря своей профессии, прямолинейной и веселой. Если она видела, что Эрика что-то делает не так или сомневается, она не ждала удобной минутки, а говорила об этом прямо на месте, но обставляла это такими шутками, что Эрика даже не обижалась. Наоборот, она была безмерно благодарна ей за помощь и советы. Мирьям была молоденькой девушкой, прошедшей курсы медсестер в Австралии по какому-то гранту от австралийского посольства, поэтому знания ее были на очень хорошем уровне, и, кроме того, она обладала приятным характером и изумительно красивой и необычной внешностью. Поговаривали, что мать родила ее от какого-то белого человека, но в силу принадлежности ее к влиятельному клану факт этот не афишировался, хотя по лицу Мирьям можно было заметить, что она не обладала типичной меланезийской внешностью. И дело было даже не в цвете кожи, а в заостренных чертах, в необычной форме глаз, тонких губах. Она была очень застенчива, но всегда под рукой в нужный момент, не раз выручая Эрику в моменты запарки. И Бьеб и Мирьям помогали Эрике не только в работе, но и объясняли многое о местных традициях, проливая свет на характер и обычаи бугенвильцев, что было очень важно для их понимания. Благодаря таким людям Эрике было все легче и легче адаптироваться к новой жизни и работе.

Привыкнув к общению на английском языке и даже выучив некоторые самые необходимые слова на местном наречии, она стала более активно участвовать в коллективных обсуждениях, находила слова, чтобы пошутить, чтобы приободрить, поддержать, если надо. У нее сложились хорошие отношения с коллегами, и она открывала для себя все больше и больше нового в людях. Причем это новое отношение было далеко от того скептического высокомерия, которые было свойственно прежней Эрике. Она научилась заново любить жизнь. Но не так, как она любила ее раньше, потребительски и эгоистично, а по-новому, увидев в ней совсем другой смысл. Когда мать ребенка, которого она вылечила от брюшного тифа, приносила ей со слезами на глазах корзинку с кокосами и сладким картофелем, благодаря за спасенную жизнь своего малыша, когда новорожденный младенец издавал свой первый крик у нее на руках и его мать плакала от счастья, она чувствовала, что с панциря на ее сердце одна за другой сходят чешуйка за чешуйкой, давая доступ для энергии тепла человеческой души. И чем больше ее сердце получало это тепло, тем больше она чувствовала, как меняется ее восприятие окружающего, как жизнь начинает казаться ей совсем другой, полной ярких красок и живых людей. И постепенно пустота, которая образовалось в ней после смерти Макса, начинала заполняться чувствами: радостью и переживаниями, симпатиями и любовью, нежностью и желанием заботиться о других, всеми теми живыми чувствами, которые были так далеки от нее долгое время.

Огромную роль в этом сыграла и ее новая маленькая подруга — Рабдина, привязавшаяся к ней той непосредственной детской привязанностью, которая присуща только чистым душой детям, не признающим никаких барьеров в общении и доверяющим только своим внутренним ощущениям. Эрику забавляла эта смешная девчонка, задающая множество вопросов и по-детски прямодушная в своем любопытстве. Рабдина проводила у нее много вечеров, утоляя свой подсознательный голод по общению с женщинами. Няня ее была больше озабочена хозяйством, и хоть и была очень добра с ней, но не вела с ней никаких задушевных разговоров, доктор Рози была слишком сурова и вообще никогда не играла с Рабдиной ни в какие игры, и поэтому, когда появилась Эрика, такая красивая, с длинными пушистыми волосами, как у куклы Барби, не жалеющая для нее своих безделушек и общающаяся с ней на равных, как со взрослой, для Рабдины стало естественным проводить как можно больше времени рядом с ней, получая то, чего Данила, будучи мужчиной, при всей своей любви не мог ей дать. Рабдина была очаровательным ребенком, и с Эрикой произошло то же, что и с Данилой несколько лет назад: она по настоящему привязалась к ней, полюбив, как родную.

— Эрика, а почему твои глаза иногда такие грустные-грустные? — спросила ее как-то Рабдина.

— Разве, Рабди? Тебе, наверное, показалось!

— Нет, не показалось! Вот и Данила тоже говорит — почему, интересно, наша тетя Эрика такая грустная?

— Он так говорит? И часто вы меня обсуждаете за моей спиной, а, плутовка, признавайся?

— Нет, не часто, — слукавила Рабдина. — И потом, он уже так давно не говорил. Теперь он говорит, что ты очень красивая.

— А раньше была не красивая?

— И раньше красивая! Но когда ты грустная, у тебя глаза становятся такие… такие… жалостливые, что сразу плакать хочется, вот! Не грусти, ладно?

— Обещаю, Рабди, не буду. Только если ты будешь хорошо себя вести и слушать Данилу и няню, согласна?

— Согласна! — Рабдина обхватила своими ручками ее шею, крепко-крепко сжав ее от избытка эмоций. — Я тебя так люблю, Эрика, так люблю, так же, как Данилу!

— О! Это большая честь для меня, Рабди, я ее не заслужила, наверное. И я хочу, чтобы ты знала, что я также сильно люблю тебя, вот!

— Точно так же? — хитро прищурилась Рабдина.

— Ага, точь-в-точь!

— Раз ты любишь меня так же, значит, ты тоже любишь меня, как Данилу?

Эрика попала в ловушку детской логики.

— Ну не знаю, наверное, да. Вы оба очень хорошие.

— Я так ему и передам. — Рабдина соскочила с ее колен и кинулась домой сообщать Даниле новость.

Порой Эрика смотрела на себя в зеркало, и ей казалось, что она видит кого-то другого, даже цвет ее глаз был уже не ярко-зеленый, а больше похож на цвет морской волны. Может, это происходило оттого, что вокруг было столько моря и солнца, а может быть, оттого, что она сама наполнилась внутренним светом.

Обилие моря и солнца насыщало пейзаж острова ярчайшими красками. Остров был изумительно красив. Арава располагалась на берегу океана с прозрачнейшей водой, в котором им, однако, не рекомендовалось купаться из-за соображений безопасности. На острове было смешение различных ландшафтов, можно было увидеть горы, покрытые зелеными тропическими дождевыми лесами, практически непроходимыми для неопытного приезжего, были там также и равнины, покрытые высокой густой травой, и песчаные пляжи с кокосовыми пальмами. Говорили, что подводный мир здесь чуть ли не самый разнообразный в мире, и, если бы не война, здесь можно было бы устроить отличное место для любителей подводного плавания.

Местный народ был очень своеобразным, многие имели хорошее образование, доставшееся в наследство от австралийских колонизаторов. Они не были похожи на большинство новогвинейцев, так как происходили от другой ветви, близкой к жителям Соломоновых островов. Бугенвильцы постоянно указывали на то, что до столицы ПНГ от них целая тысяча километров, а до ближайшего Соломонова острова всего пять. Кроме того, даже цвет кожи у бугенвильцев был как у их близких соседей — выраженно-черный, а не как у основного населения ПНГ — красно-коричневый. Поэтому они не считали себя частью этой страны с самого ее образования. Но толчком к восстанию послужило не это, а то, что медные рудники, открытые и управляемые австралийцами, по мнению обитателей острова, не приносили им никакого дохода (так как весь доход уходил в чужие руки), а только разрушал экологию этой чудесной земли. Они захотели независимости, а правительство не захотело терять доход от рудных копей. По этой причине и шла война на протяжении уже восьми лет, оставляя за собой разрушенные города и тысячи оборвавшихся жизней.