Читать книгу - "Маркиза Бонапарта - Виктория Дьякова"

Страшный вид Бородинского поля поразил Анжелику настолько, что она не смогла удержать слез. Над всем полем, на котором десятилетиями отец Давыдова, его деды и прадеды собирали урожаи и пасли скот, теперь опустилась тьма смертельной, удушающей сырости, сильно пахло порохом и кровью. Начал накрапывать дождь…

Издалека Анжелика увидела мальчика, сидящего на лафете разбитой русской пушки и смотрящего перед собой на поле. Подъехав ближе, она узнала его – это был младший сын генерала Раевского Николенька. Тот обернулся – все волосы впереди у него оказались седыми.

– Мадам, я был здесь с самого начала и до конца, – проговорил он так, как будто продолжал какую-то свою мысль, о которой Анжелика не знала, но легко могла догадаться.

На фоне огромной трагедии, простершейся перед ее взором, маркизе показалось излишним кривить душой и выспрашивать у мальчика то, что ей хотелось узнать больше всего. И она спросила его напрямую:

– А французского генерала, который вел со знаменем кирасир, убили? Вы не видели его, Николя?

– Видел, – ответил мальчик. – Он очень храбро дрался, и папа даже восхищался им. Его ранило, и конь понес его к своим…

Глядя на кровавый дол, бывший еще утром столь оживленно-зеленым, лишь тронутым желтизной, Анжелика размышляла, что же ей делать теперь. При русской армии ее никто не держал и не просил остаться. Наоборот, здесь все почувствуют облегчение, если она уйдет. При французской… Конечно, там находятся оба ее брата, если они живы. Но среди огромной толпы израненных людей, измученных, голодных и злых, вспоминают ли они о своей сестре? Увы, за долгие годы разлуки с Александром сама Анжелика относилась к старшему брату скорее как дорогому сердцу образу, чем как к живому человеку, которого почти забыла. Они давно стали чужими. Зачем обманывать себя?

Остается только Пьер. Наверняка перепуганный, покинутый всеми. Но кто сказал, что он все еще при армии? Возможно, Александр уже отправил его домой к матушке. Наверняка отправил. Ведь mamán написала ему не одно письмо с требованием вернуть «мальчика» под родной кров. Анжелика не сомневалась в этом.

Как явится она, как скажет она брату Александру, который в лучшем случае лежит в лазарете, что видела его атакующим, находясь на русских позициях? Как объяснит, почему не приехала раньше? Она думала, что битва, которая только что закончилась, будет просто битвой, как все предыдущие, а оказалось… Анжелика не могла точно подобрать слово, что «оказалось». Чем могло оказаться для всех участвовавших в нем Бородинское сражение? Началом конца или началом всех начал? Но она чувствовала отчаянную безысходность кровавого побоища и глубокую скорбь кругом…

Стоя на покрытом трупами кургане Раевского рядом с его сыном, для которого, очевидно, в этот страшный день детство закончилось навсегда, Анжелика положила руку на плечо русского мальчика, и они оба молчали, наблюдая, как санитары с обеих сторон вывозили раненых. Как артиллеристы у курганных пушек, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по два-по три человека из расчета, собирали заряды, складывая их по ящикам, и проверяли фитили. Их лица, осунувшиеся, серые, были полны решимости повторить завтра все, что они сделали сегодня.

Вдруг какой-то артиллерист, высунувшись с кургана, показал пальцем вперед, и все как по команде повыскакивали за ним, глядя туда же.

– Смотри, смотри. Он, он, – переговаривались они. – Аполиен ентот…

Услышав их, Анжелика села в седло и, поместив Николеньку перед собой, устремила свой взор, куда указывали артиллеристы. Действительно, широкий луч вечерней зари, пробив пороховой дым и дождевые тучи, осветил человека в сером сюртуке и черной треуголке без плюмажа, который ехал по полю битвы верхом на ослепительно-белом статном коне. Он ехал одиноко, подолгу останавливаясь перед убитыми, а многочисленная свита следовала за ним на большом расстоянии позади.

Глядя на Бонапарта издалека, Анжелика вдруг почувствовала неодолимое желание опустить Николеньку на землю, ударить шпорами Звезду и скакать туда, к ним… Наверное, она так и поступила бы, но сзади ее окликнул русский гусар Лешка Бурцев:

– Маркиза, я извиняюсь, там Лизавета Григорьевна спрашивают, вы ужинать будете с нами? Все приготовили уже. Едем?

Он, Бурцев, позвал ее так просто, по-родному, как свою. Анжелика сразу вспомнила утренний бой на флешах и как Лешка, этот молодой гусар, которого она и знала-то всего несколько часов на общем празднике у Давыдова, закрывал ее собой от осколков ядра… Вспомнила и Алексея, израненного трижды…

– Николай, – призвал тем временем Бурцев мальчика. – Тебя отец ищет. Быстро домой. На сегодня отвоевались – хватит…

– Мы сейчас едем, – откликнулся тот и, не слезая со Звезды, повернул голову к Анжелике, взглянув на нее чистыми серыми глазами, и спросил негромко: – Едем, мадам?

Так все и решилось для французской маркизы. Сама еще не отдавая себе отчета, зачем она делает это и что ждет ее дальше, Анжелика поворотила кобылку и поехала к госпиталю великой княгини Екатерины Павловны – на русскую сторону. Впервые за многие годы она за весь прошедший день ни разу не вспомнила о Коленкуре.

На берегу речушки Стонец, где располагался госпиталь, все еще громоздились телеги с ранеными и сновали ополченцы в серых кафтанах. Невдалеке Анжелика заметила свежие могильные холмики, на которых стояли связанные прутьями кресты из веток, – хоронили тех, кто умер от ран, так и не дождавшись своей очереди к доктору, или кому уже ни один доктор не мог помочь…

– Как чувствует себя граф Анненков? – спросила Анжелика у Бурцева, забеспокоившись.

– Пришел в сознание, – ответил тот. – Про вас узнавал, не уехали ли…

Маркиза вздрогнула, услышав слова гусара, – Анненков как будто почувствовал, что она собиралась вернуться к французам.

– А князь Багратион? – снова спросила она.

– Петр Иванович – плох, – вздохнул Бурцев. – Не верит, что удержимся здесь и сбережем армию. Очень переживает. Думает, если бы не позволил унести себя с поля боя, так ни за что не отдали бы левый фланг. Во всем себя винит… Но известное дело – на все Божья воля. Вот и Лизавета Григорьевна про то ему говорит… Как-то Денис наш там, в лесу-то? – вспомнил он о Давыдове. – Думает о нас, наверное, волнуется. «Бурцев, ера, забияка, собутыльник дорогой», – процитировал он весело. – Это он про меня написал! Горжусь!