Читать книгу - "Клубника со сливками - Светлана Лубенец"

Конечно, Анечка совершенно и не рассчитывала на внимание со стороны Никиты. Кто она и кто он! Он – тополь и орел, а она – недавно отмытая деревенская девка с восемью классами образования. Анечка просто станет любоваться на хозяйского сынка, и все. Как на картинку в журнале «Огонек», который выписывает Евстолия Васильна. Иногда, правда, Никита берет у нее из рук чашку с любимым своим чернущим кофе так, чтобы погладить слегка ее пальцы, но она же понимает, что он это – ни для чего, шутейно.

Однажды утром, пока Егоровы еще десятый сон видели, Анечка занималась любимым своим делом, а именно: в огромной ванной комнате Егоровых отжимала через валики стиральной машины только что постиранное белье. Белья было много, и все тяжелое, постельное. Анечка разгорячилась, скинула старенькое, деревенское еще, платьишко, в котором занималась уборкой и стиркой. Осталась в такой смешной городской рубашечке на тоненьких лямочках, которую ей подарила Евстолия Васильна. Называется комбинацией. Лифчиков Анечка дома не носила, потому что привыкнуть к ним никак не могла. Тянут вечно, давят и жмут. Ну их! Это городским, у которых вместо нормальной женской груди два жалких бугорка, может, и нужны лифчики, чтобы пышнее выглядеть, а ей, Анечке, они совсем без надобности.

Именно на груди, не стесненной лифчиком, она и почувствовала горячие ладони Никиты, который неожиданно подкрался к ней сзади и обхватил своими сильными и гибкими руками. Она почему-то сразу догадалась, что это он, хотя кому ж было еще. Не Николаю же Витальевичу. Больше никаких мужчин в их квартире не водилось.

Строить из себя недотрогу Анечка не стала. К чему, если она уже опытная и все у нее с Пашкой было. А если было с одним, который ей и не сильно нравился, то почему бы не быть с другим, от рук которого все тело сразу разомлело и распарилось не хуже, чем от стирки. К тому же Пашка был неопытным дураком, по-глупому мял Анечку и рыскал по ее телу, как таракан по хлебной буханке. Никита точно знал, что и куда, и когда лучше. Его губы не были мокрыми, скользкими и навечно прокисшими от папирос «Беломорканал». Они были сухими, горячими, со вкусом кофе. Толка в этом городском черном напитке Анечка никакого не видела, но кофейный привкус Никитиных губ сразу опьянил ее не хуже материнской браги, которой они с Натахой однажды тайно напробовались.

– Ишь ты, клубника со сливками, – сказал ей после всего Никита.

Сливки Анечка дома в деревне едала. Кто ж не едал, у кого была корова? А вот клубнику попробовала только в городе. Душистая ягода, ничего не скажешь. Сливки той клубнике, правда, ни к чему. Только портить. Сравнение с красной сочной ягодой в белом молоке ей, конечно, понравилось. Она глянула на себя в большое зеркало ванной комнаты. Так оно и есть. Губы – и впрямь клубника, никакой городской помады не надо. А тело белое, сливочно-шелковое. Гладь – не хочу… Куда там таракану Пашке сообразить, в каком месте усами пошевелить, чтобы ей, Анечке, приятно сделалось и жар по всему телу пошел!

На следующее утро, ни свет ни заря, Анечка снова в ванную комнату шмыгнула, хотя стирать уже и нечего было. Она для вида свои трусишки в тазике замочила, чтобы, значит, при деле быть, а платьишко снова на крючочек повесила. Вроде жарко ей.

Никита не заставил себя долго ждать. И все повторилось. И его руки на ее груди, и будто бы ненароком задравшаяся дареная розовенькая комбинация, под которой не только лифчика нет, но и трусишек, потому как они в тазике плавают. А губы его кофейные еще жарче целуют, а руки Анечку до того доводят, что криком кричать хочется, но нельзя, потому как Евстолия Васильна услышит – не похвалит, а может быть, даже и от дому откажет. Назад в деревню Анечка уже не хочет.

Длилась их банно-прачечная любовь больше месяца. Евстолия Васильна, конечно, заметила Анечкины с Никитой взгляды-перегляды и сказала, что, дескать, нечего ей, деревенщине, на него зариться, потому как все равно бросит. А Анечка и сама знала, что бросит. Что Никите ее губы клубничные? Она видела, с какими кралями он по улицам ходит. Не чета ей. Волосенки у них на головах домиками, на глазах очки черные, а юбки колоколами топорщатся. Анечка себе тоже крахмалила. Все равно так не торчали, хоть ты тресни.

А потом Никита пропал. Евстолия Васильна говорила, что запил по-черному и шляется где ни попадя. Анечка затосковала. И вроде даже не по Никите, а по его губам, сухим и сладким, по рукам хотя и грубоватым, но ловким и умелым, по всему его телу, крепкому и гибкому, с которым сливалась воедино в душноватой от любовных испарений ванной комнате.

Спала она в маленькой комнатушке, что Евстолия Васильна выгородила ей из огромной кухни. Анечка любила эту комнатку. Сама нашила себе занавесочек, накидушечек разных на кровать. К стене напротив кровати вызванный из домоуправления слесарь дядя Вася, известный мастер на все руки, привинтил большое зеркало, почти как в ванной, с которой у Анечки были связаны самые лучшие воспоминания. Теперь, когда Никиты не было, она, сняв ночную рубаху, рассматривала себя в зеркало и горевала, что некому больше глядеть-радоваться на ее сливочно-клубничную красоту. Пропадает она зазря, никому не нужная. Не пойдешь же голой на улицу, предлагать себя встречным-поперечным. Так и в милицию попасть недолго.

Однажды утром Анечка так вот и сидела на кровати перед зеркалом, вся сливочно-клубничная и томящаяся без мужской ласки. Волосы распустила, чтобы разлохматившуюся с ночи косу перечесать, да и застыла с расческой в руках. А Николай Витальевич возьми да и зайди за чем-то. А Анечка вся в себе, в думах невеселых. Посмотрела на него долго-долго и прикрыться даже не подумала. Чего такую красоту прикрывать. Пусть посмотрит, порадуется. Евстолия Васильна-то доска доской и желтая вся. На нее долго не насмотришься.

Анечка завела руки за голову, собрала волосы в пук, разделила на три части и давай косу плести, потом перекинула ее через плечо и между грудей устроила, а неплетеные концы живым волосом по животу и ногам струятся, колышутся, как живые. Николай Витальевич стоит, не уходит, очумел, видать, совсем. А Анечка все плетет и чувствует, как ее собственные соски ягодками наливаются, а снизу живота жар идет. Нет Никиты, а Николай Витальевич немногим и хуже. Не юнец, конечно, но тоже еще хорош. Волос густ и черен, глаза, как у сына, живые и коричневые, а лицо мягче, жалостливее, чем у Никиты. Хорошее, в общем, лицо.

Заплела Анечка косу до самого тоненького кончика и назад отбросила. Плечами повела да и прилегла на постель, ноги слегка расставив, будто нечаянно так ей леглось. Пусть он видит, что и там у нее все в порядке, созревшее давно и томящееся.

Николай Витальевич все понял правильно и сына своего, Никиту, заменил в лучшем виде. И понравился Анечке гораздо больше двух предыдущих ее мужчин. Пашка-таракан дураком был, Никита – жестковат и звероват, а Николай Витальевич именно такой, какой и нужен Анечке. Ласковый, нежный и любящий. С Пашкой Анечка всего лишь эксперимент половой проводила, с Никитой – тело тешила, а Николая Витальевича полюбила всеми силам своей души. И он ее полюбил. Он так ей и говорил: «Люблю тебя, Анечка, как никого и никогда не любил». Она ему верила. Он еще много красивых слов ей говорил, потому что был начитанным. Опять же Пашка таких-то слов и не знал вовсе, Никита – презирал, считая, что он и так подарок для любой бабы, а потому к чему ж слова.