Читать книгу - "Большой обман - Луиза Винер"

Я иногда думаю: может, папе просто надоела спокойная жизнь и захотелось разнообразия? Но ведь несмотря на жажду острых ощущений и перемен, в глубине души он всегда обожал маму. Надо будет спросить у Большого Луи, что испытываешь, когда рискуешь по-настоящему. Когда можешь потерять все. Когда твоя прежняя жизнь кончена — и что-то новое брезжит во мраке.

Я могу понять, чем его привлекал покер, я даже могу понять его страсть к повышению ставок. Я не понимаю другого: его стремления испытывать судьбу. Выиграв, он рисковал снова и снова. Даже сорвав большой куш, он все просаживал. Мама рассказывала, что, выиграв в покер, он тотчас кидался к рулетке, садился играть в «двадцать одно» или в кости, а то и мчался на собачьи бега. Его разум раздирали противоречия. Азарт захлестывал его и перерастал в самоуничтожение. Мне было страшно, когда я видела, как он теряет над собой контроль. Ведь все, чему он меня учил, рассыпалось в прах, и светлый папин образ трещал по всем швам и разваливался.

* * *

Еще до своих поездок в Лас-Вегас с Джонни Шелковые Носки папа всей душой принадлежал Новому Свету. Он обожал все, что в Америке было хорошего. Он любил американский размах, американские расстояния, американское кино, американскую еду, американский шик, стремительный и дорогостоящий. Он восхищался атмосферой придорожных закусочных, и джаз-клубов, и коктейль-баров, открытых всю ночь напролет. У него вызывали восторг и горы, и небеса, и занюханные игорные залы, и даже то, что никто не извиняется.

Да, простота нравов ему нравилась больше всего. Никто не важничает, никто не ставит тебя на место. В Вегасе все равны по рождению. Любой торговец подержанными машинами может нацепить белую шляпу, назваться Джимми Шелковые Носки, и никто и не поморщится. Вегас — это такое место, где самый непримечательный человек может оказаться за одним карточным столом с миллионером или чемпионом мира. В Вегасе у женщин на губах яркая помада, и в напитках засахаренные вишни, и учителю средней школы ничего не стоит заделаться королем. Пусть даже на минуту.

В ту последнюю зиму перед отъездом папа как-то зашел к Фрэнку (это случалось все реже и реже) и забрал меня на прогулку. В руке его была зажата сложенная двадцатифунтовая купюра, и папа торжественно расправил ее передо мной и спрятал в бумажник. На пути к набережной я задала ему вопрос, что испытываешь, когда выигрываешь. Папа надолго задумался. Мы уже подошли к морю, и волны вздымались перед нашими глазами, когда он ответил. Это самое чистое чувство в мире, сказал он. Тогда я спросила, что чувствуешь, когда проигрываешь.

Папа стиснул мне руку:

— Примерно то же самое.

* * *

Папин день рождения через несколько недель после моего. В этом году ему исполняется пятьдесят восемь. Интересно, какой он сейчас? Потолстел или похудел? А глаза у него как и раньше — карие? И он по-прежнему потирает большой палец об указательный, когда старается сосредоточиться? И что у него с голосом — не стал ли он ниже за эти годы?

Почему он ни разу не навестил меня? Ведь нет ничего проще. Фрэнк проживает все там же, даже номер телефона у него не изменился. Мне легче, когда я думаю, что папа просто забыл о моем существовании. Самое страшное, если все эти годы он то и дело вспоминал обо мне.

* * *

Следующие полчаса я сижу за компьютером, просматриваю сайты, которые рекомендовал Большой Луи, и размещаю объявления о пропавшем без вести на покерных дискуссионных площадках и форумах. Я втискиваю папино имя меж подсказок и бесконечных перечислений сильных рук (которые тем не менее проиграли) и леплю свой электронный адрес и телефон всюду, где только можно. Когда у меня начинает кружиться голова, я берусь за карандаш и набрасываю текст газетного объявления. Оказывается, нужные слова не так уж легко подобрать. Когда торчишь в Интернете, тебя не покидает чувство блаженной анонимности, но с печатным словом все по-другому. Если мое объявление каким-то чудом попадется папе на глаза, это будет первая весточка за двадцать с лишним лет. Хочется, чтобы слова соответствовали случаю. И почему-то совсем не хочется, чтобы Джо видел, как я сражаюсь с текстом.

* * *

— Привет.

— Привет.

— Хорошо спала?

— Нормально. А что… почему ты спрашиваешь?

— Да так. — Джо зевает и наливает себе кофе. — Просто ты пела во сне, вот и все.

— Серьезно? И какой у меня был репертуар?

— Трудно сказать. Только ты мычала и мычала.

— Я мычала?

— Слов было не разобрать. Мотив вроде напоминал «Там, где у улиц нет имен»[34]. Потом ты бросила петь и стала звать кого-то. Не то Барри, не то Реджа.

— А не… э-э… Ларри и Эйджа?

— Ну да. Блин. Точно, Ларри и Эйджа… А ну-ка постой. Куда это ты рванула?

— В ванную. Принять душ. Извини. Мне надо срочно принять душ.