Читать книгу - "У кого как… - Жанна Корсунская"

Странно, но Витя ориентируется здесь довольно легко.

Оставляем машину. Идем к трехэтажному дому, облепленному по бокам пристройками. В подъезде пахнет мочой. Дыры в стенах залеплены обрывками бумаги, газет и полиэтиленовых пакетов. Уцелевшая половина обнаженной улыбающейся девушки с плаката на стене исписана русскими матерными словами.

— Мы на правильном пути, — усмехаюсь я.

— Да.

На втором этаже каменная лестница неожиданно кончается, но сбоку есть узкая железная. Обе лестницы соединяет деревянная доска.

— Каскадерская работа у тебя, Фира.

Витя первым проходит по доске. Подает мне руку. Железная лестница ведет к нужной двери. Стучим. Ни кто не открывает.

Стою за Витей. Смотрю на его огромную спину. Слава Богу, что он поехал со мной. Наконец на пороге появляется пьяный мужик в тельняшке, обрезанной под майку. У него красные глаза, то ли от водки, то ли от слез. Шорты перепачканы белой краской.

— Вам чего? — Смотрит на Витю. — Мы на иврите не понимаем.

— Мы говорим по-русски. Войти можно?

Мужик некоторое время молчит. Рассматривает.

— Входите...

Жилье состоит из одной комнаты. Четыре кровати. Посередине пластиковый круглый стол и стулья. На столе бутылки пива, водка, половина арбуза, хлеб, селедка, картошка с зеленым луком, сосиски в пластмассовом тазу.

За столом сидит детина, голый по пояс, с якорем на руке, и женщина лет пятидесяти. Глаза у женщины злые. Сверлят нас, будто насквозь.

— Чего надо вам? — говорит она наконец.

— Мы из газеты. Ищем родственников или знакомых Александра Степаненко, который погиб сегодня во время террористического акта.

— Из газеты? Какой газеты?

— Центральной, израильской.

— Израильской? Падлы! Пришли! А я мать его! Мать Сашко! Сыночка повидать приехала третьего дня. Повидала!..

— Шо приперлись сюда, жиды пархатые? — вдруг поднимается из-за стола детина, хватает арбуз, швыряет в Витю, но тот успевает отстраниться, и арбуз попадает мне в грудь.

Детина подскакивает к Вите, хватает его за рубаху, но тот с размаху ударяет его в скулу. Женщина закрывает лицо руками, начинает выть:

— Жиды недорезанные, мало вас били на Украине, не добили гадов! Сейчас бы сыночек мой живой был. Сашко мой...

Детина снова бросается на Витю. Мужчина, что открыл нам дверь, хватает детину:

— Петро, хватит! Очумел! Идите, жидки, отседова, пока он вас не прикончил. Идите по добру...

Хватаю Витю за руку, силой тащу к двери. Он поворачивается ко мне. Ненависть в его глазах обжигает меня.

— Витенька, умоляю, пошли! — Но он разворачивается и снова ударяет детину в челюсть.

Я ору.

Паралич от моего звериного крика наступает мгновенно. Мужик, оставив еще не очухавшегося детину, подбегает к Вите:

— Идите, браток, уходите. Дядька он Сашка, вместе работали. Дядька родный. А цэ мать его. Пьяные они от горя, от водки пьяные. Уходите от греха...

Вдвоем с мужиком нам удается вытолкнуть Витю в тот момент, когда детина, очухавшись, бежит с кулаками к дверям. Мужик в тельняшке успевает захлопнуть их.

Я слышу перебранку за дверью, но Витя, кажется, уже пришел в себя. Спускается за мной по лестнице, наконец вырывает свою руку из моей: — Да не держи ты меня, Фира, не пойду я туда снова. Все! Хватит!.. Выбираемся на свет Божий. Солнце ударяет в глаза.

— Умыться бы надо, — прикладываю салфетку к струйке крови на Витином подбородке.

— Тебе тоже.

Только теперь чувствую тупую боль в груди. Моя футболка залита розовым соком арбуза. На джинсах тоже противные пятна.

— Больно?

— Ничего. Хорошо, что не в глаз.

— Да уж! Как в газету напишешь?

— Скажу: нет у него ни родственников, ни знакомых. Позвоню строительному подрядчику, у которого он работал, возьму какие-нибудь данные, может, фото.

— Все шито-крыто, да? Как будто ничего и не было?!

— А что ты предлагаешь, Витя?

— Депортировать их из страны. Зачем в Израиль антисемитов привозить! Мы же им работу даем, чтоб не загнулись на Украине с голоду, а они нас ненавидят.

— Витя, у людей горе. Люди в горе по-разному реагируют.

— В горе, в радости они бы нас всех с удовольствием прикончили. Как арабы.

— И украинцы разные бывают, и арабы...

— Бывают разные. Только мы для них все одинаковые — жиды пархатые.

Солнце невыносимо режет глаза. Только теперь понимаю, что забыла в том доме темные очки.

Силы окончательно оставляют меня. Изможденно опускаюсь на траву. Не могу сдержать слез. Наверное, это запоздалая реакция.

— Фира... ты чего, ну, хватит! Прости. Все, поехали, поехали ко мне. Я за руль сяду.

— У меня страховка только на одного человека.

— Ну хорошо, ты за руль сядешь. Поехали. У тебя другая одежда есть?

— — Есть, конечно. В багажнике.

— Ну вот и хорошо. Приедем, примешь душ, переоденешься, позвонишь, кому надо, статью свою приготовишь. У меня компьютер есть. Отдохнешь, переночуешь, а завтра утром поедешь.

— Мне сегодня в Иерусалим надо вернуться.

— Хорошо, сегодня вернешься. Еще всего десять утра. Вставай, поехали.

Через сорок минут испуганная Двора встречает нас возле дома. Витя пытается ей рассказать, что произошло, но вдруг останавливается на полуслове:

— Не могу «жиды пархатые» на иврит перевести.

— Потом, Виктор, потом слово подыщешь. Главное — живы, здоровы, — успокаивает его жена.

Перешагиваю порог дома, и вновь картина покоя завораживает меня.

Тонкие солнечные лучи, проникающие сквозь ажурные дырочки в шторах, играют в огромной вазе из разноцветного стекла, отбрасывают в разные стороны красно-сине-розово-зеленые блики.

Вкусно пахнет жареным мясом с йеменскими пряностями. Двора подает нам мягкие махровые полотенца.

— Эсти, иди в нашу ванную, там и фен есть, и все необходимое, а Виктор в детской душ примет.

После душа заглядываю в детскую. Витя сидит на полу среди сыновей, помогает им собрать какую-то замысловатую штуковину из пластмассового конструктора.

— Спускайся вниз, Фирочка, сейчас я отведу тебя в мой кабинет, там никто не будет мешать.

В кабинете Вити огромная, во всю стену, карта Израиля, причем территория ее больше нынешней и поделена тонкими линиями на двенадцать частей — двенадцать колен Израилевых.

— Что это?