Читать книгу - "Прежняя любовь - Дороти Кумсон"

— О господи, бедняжка! И Джек тоже…

— Это не могло не сказаться на его психике. У меня, по крайней мере, нет никаких доказательств того, что мой отец делал что-то подобное. Но Джек абсолютно точно знает, что его отец изменяет его матери. Ему пришлось решать, как быть: сохранить это в тайне или рассказать все Хэрриет, понимая, что при этом рискует разрушить семью. И все это легло на плечи пятнадцатилетнего подростка. Ничего удивительного, что после этого он и подходить к женщинам не хотел, пока не нашел ту самую, единственную.

— Я понятия обо всем этом не имела.

— А как бы ты об этом узнала? Глядя на такого мужчину, как Гектор, ни за что не подумаешь, что он… Как бы то ни было, оставаясь девственником, Джек сполна отомстил отцу, потому что все друзья и деловые партнеры Гектора сочувствовали ему, сетуя на то, что у него такой красивый сын, который не желает вести себя «как мужчина». Гектор без конца организовывал Джеку свидания и пытался знакомить его с женщинами, да все без толку. Джек отказывался идти у него на поводу. Он стал тем, кто смеется последним.

— Я танцевала с Гектором на нашей свадьбе. — Он ко мне прикасался! Я пытаюсь не думать обо всех ситуациях, в которых я вступала в физический контакт с Гектором, но у меня ничего не выходит: они попросту не идут у меня из головы, я только о них и думаю.

— Он заставил меня танцевать с ним и на праздновании моего восемнадцатилетия, и на моей свадьбе. Фу! Ева оказалась умнее нас. Они с Джеком отказались устраивать свадьбу, и ей удалось этого избежать.

— Гм-м-м… — И это все, что я могу произнести. У меня голова идет кругом.

Когда я впервые увидела Гектора, он понравился мне больше, чем Хэрриет, которая показалась мне несколько странной. Она как-то уж чересчур радовалась тому, что Джек снова влюбился, и буквально горела желанием принять участие в приготовлениях к нашей свадьбе, одновременно делая вид, что ей, в сущности, все равно, привлекут ее к этому или нет. Гектор был вежлив, дружелюбен и общителен. Мне нетрудно было представить себе, как с годами Джек превращается в его точную копию, и я ничего не имела против. Как же я ошибалась!

— Ладно, давай вернемся к твоим ногтям. Какой цвет?

— Я тебе уже сказала — красный.

— Красный? У меня пятнадцать оттенков красного. Тебе придется высказаться поконкретнее.

— Я не знаю, Грейс. Я плохо соображаю. Мне сейчас даже не удается сообразить, хочу я надеть лифчик или нет, а ведь это гораздо существеннее оттенка лака, как ты считаешь? Так что прости, но я не могу выбрать оттенок лака. Мне действительно все равно.

— Тебе все равно? Да ты думаешь о том, что говоришь? Я не допущу, чтобы из-за какой-то несчастной аварии ты забыла о долге перед своей внешностью, — резко заявляет она. — Мы с Энджелой быстро приведем тебя в чувство. Ты и опомниться не успеешь, как станешь прежней Либби.

— Вы с Энджелой меня обсуждали?

— Конечно! — нисколько не смущаясь, отвечает она. — Мы твои друзья, и мы сделаем все, что сможем, лишь бы ты была в порядке.

— Я в порядке.

Грейс пристально смотрит на меня своими голубыми с коричневыми крапинками глазами, вынуждая встретить ее взгляд.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Я опускаю глаза. Я знаю, о чем она говорит. Я думала, что выздоравливаю, но сны Джека и визит дамы из полиции отбросили меня назад. Хотя, возможно, это естественный ход событий, и это то, что должно было произойти в связи с окончательным осознанием всей серьезности моего положения. Я просто в отчаянии. Мне хочется схватить себя за плечи, встряхнуть изо всех сил, заорать во весь голос и заставить выйти из оцепенения, отказаться от этих мыслей и чувств, заставить себя собраться. Но что толку кричать на женщину, оглушенную ужасом, пугающуюся собственного отражения в зеркале, сраженную наповал мыслями о том, что это изображение уже никогда не изменится, и осознанием того, что подобное происшествие смогло до такой степени ее изменить. Я хочу выздороветь, но пока не понимаю, как я это сделать.

Я тянусь к шеренге флаконов. Мои пальцы сами выбирают нужный оттенок. Темно-красный. Темно-красный, как цвет моих шрамов, когда им было всего два дня и я увидела их впервые.

— Вот этот, — говорю я, протягивая флакон Грейс.

Это своеобразная трубка мира, белый флаг перемирия. Я готова сделать что угодно, лишь бы она оставила меня в покое.

Ее лицо расплывается в улыбке, а на щеках играют ямочки. Ее глаза, такие же внимательные и проницательные, как у Энджелы, сообщают мне, что мне не удалось ее одурачить. Но пока она готова принять этот символ мира.