Читать книгу - "Бедная Настя. Книга 8. Воскресение - Елена Езерская"

Репнин был и потрясен этим сообщением, и заинтригован. Судя по категоричному тону изложения, он просто обязан был дождаться приезда Анны, а значит, откладывался и срок его встречи с наследником. С одной стороны, Репнин получал возможность доработать отчет, чтобы он прозвучал весомо и предельно убедительно. С другой — как стало возможным, что Александр, который и сам всегда страдал от попыток вмешательства в его личную жизнь, решился едва ли не принудить Анну к отъезду и отправил ее на Аляску на военном корабле и под вымышленным именем! Здесь Репнин себя одернул — имя, конечно, было ему знакомо, но отчего Александру пришло в голову называть Анну ее прежним именем и что такого она совершила, что эти заслуги ее перед троном потребовали немедленного выдворения ее из страны и переселения на край света?

Теряясь в догадках, что все это могло означать, Репнин вынужден был без объяснений объявить Родичеву, что пока принужден оставаться на острове еще на один сезон — по его расчетам и исходя от даты, обозначенной на письме Александра, Анна должна была появиться в Ново-Архангельске не раньше весны. И Репнин опять зачастил в библиотеку, с удовольствием проводя тягостное время ожидания приезда Анны в чтении таких важных для его доклада Александру книг и рукописей.

Наблюдательная Екатерина Родичева между тем сразу обратила внимание на смятение князя, навеянное на него полученным из Санкт-Петербурга письмом. И, как ни старался он уверить женщину, что его волнение вызвано совсем другими причинами, Екатерина Петровна продолжала настаивать на разговоре, подразумевая под волнением князя причину исключительно личную. И однажды Репнин вынужден был сдаться и открыть ей, что волею обстоятельств баронесса, которой он предложил стать его женой, прежде его желания выехала из Петербурга и по завершении сезона штормов прибудет на Ситку с кораблем компании. И что решение это принято самим наследником, который, являясь не только государем для него, но и другом, взял на себя смелость ускорить соединение баронессы и своего адъютанта.

— Как это благородно со стороны Его высочества! — воскликнула Родичева, и, проявляя между тем проницательность, тотчас же и спросила следом: — Вас, тем не менее, эта ультимативность поступка Александра Николаевича гнетет. Вы, наверное, чувствуете обиду за приказательный характер этого решения? Но, быть может, баронесса, не дождавшись от вас письма, посетовала на свою судьбу своей госпоже, Марии Александровне, и та поспешила посодействовать ей через супруга?

— Поверьте, Екатерина Петровна, — покачал головою Репнин, — я был бы рад именно такому развитию сюжета. Я и прежде замечен был в пристрастии к сомнениям и долгим рассуждениям, отчего мои друзья и сам Александр Николаевич порою подтрунивали надо мною, называя тугодумом, и даже супруга моя покойная была в решительности куда проворнее меня. И полагая волю наследника за божественную, я с радостью приму помощь, которую он в который раз оказывает мне. Но ряд наблюдений, выведенных мною из событий, которые подразумеваются в послании Его высочества между строк, я смею считать столь скоропалительный отъезд баронессы из России если не высылкой, то бегством. И потому встревожен, ужасно встревожен! И готов хотя бы сейчас пересечь океан, чтобы оказаться в порту, где она должна пересесть на корабль компании, прежде ее. Я хочу встретить ее на берегу — поддержать, защитить, ибо, как мне кажется, именно это более всего сейчас необходимо баронессе.

— Тогда, быть может, вам стоит поторопиться, — задумчиво произнесла Родичева. — Насколько я знаю, «Крейсер» должен сделать еще остановку на Уналашке. Вы могли бы договориться, чтобы баркас немедленно доставил вас через залив — осень стоит замечательная. Я не припомню здесь такой долгой теплой погоды, так что вы имеете все шансы осуществить задуманное. О, вы опять погрузились в раздумья? Михаил Александрович! То, как вы прямо сейчас говорили со мною о баронессе, заставляет меня думать, что чувства ваши более значительны, чем вы пытаетесь представить нам, оберегая свои душевные раны от окружающих вас людей, насколько полно вы бы ни доверяли нам или кому другому. Прошу вас, не стесняйтесь своих чувств! Поверьте, созерцать влюбленность — счастье, и, дозволяя нам видеть столь прекрасные отношения, вы делаете счастливыми и нас. Любовь возвышает даже того, кто стал лишь ее безмолвным свидетелем, и мне много ценнее в вашем характере эта невольная слабость, нежели сила гордеца, который никогда не признается, что способен и готов бежать за дорогим для него существом на край света, плыть через моря и сражаться с ветряными мельницами…

Увы! Страстный монолог Екатерины Петровны, хотя и возымел на Репнина должное действие, оказался напрасен — «Крейсер» был буквально сметен внезапно прорвавшимся в залив штормом, — утлое суденышко трепало на волнах, как спичечную коробку или щепку, бросая из стороны в сторону, и корабль то и дело опасно черпал ледяную воду то с левого борта, то с правого, рискуя оказаться погребенным в пучине вместе со всем экипажем, так что капитан, выразив князю свое сожаление, принужден был спешно повернуть с полпути обратно в Ново-Архангельск. И Репнин вернулся на Ситку ни с чем, чтобы найти утешение в обществе милых Родичевых и их чудесных детей, но, слушая, как поет на своих музыкальных гостиных Екатерина Петровна, Михаил неизменно возвращался к той, кто когда-то очаровала его своим удивительным голосом.

В такие минуты он с особою охотою предавался воспоминаниям о тех днях, когда еще ничего не знал о тайне рождения Анны и видел в ней лишь воспитанницу старого барона Корфа, а в лучшем друге — противника своей любви. Он снова и снова уносился в мыслях на тот памятный бал, когда они с Анной кружились в вальсе, и только что пригубленное шампанское наполняло голову легким волнением, которое хотелось продлить, ибо оно было еще незнакомо ему, но — прекрасно!..

А с некоторых пор Михаил полюбил сны. И если прежде он с муками засыпал, долго переворачиваясь с боку на бок, торопя каждую минуту, призывая рассвет и умоляя ночь оставить его комнату, сейчас он не хотел просыпаться, потому как в снах возвращался в тот памятный 1838-й когда впервые увидел под копытами вскинувшейся лошади свою прелестную незнакомку, поднимающую с мостовой оброненный кем-то цветок, а позже вновь повстречал ее, дожидаясь на ступеньках дворца Оболенского своего влюбленного государя.

— Она! Здесь! — вскрикивал во сне Репнин, видя себя тем юным и восторженным существом, который, не веря своему счастью, провожал взглядом из-за колонны только что прошедшую в благоухании духов Анну и возносил хвалу Небесам за это проведение, божественное и прекрасное…

В его снах они были вместе и счастливы — он снова вел Анну в центр бальной залы, боясь прикоснуться к ее руке, к ее талии, но принужденный следовать па, сокращал расстояние между ними, теряя робость с каждым следующим туром, но обретая крылья и чувствуя восхищение: Анна танцевала прекрасно — она была легкая, нежная, отзывалась на каждое его движение, не теряя при этом очарования тайны. И оттого у князя туманилось в глазах — ему казалось, что он вальсирует с ангелом.

— Вы были великолепны, — шептал ей на ухо Репнин. — Мой кучер едва не сбил обладательницу самого восхитительного голоса на земле… Вы — само совершенство!