Читать книгу - "Жена султана - Джейн Джонсон"

На меня набрасываются мгновенно, сразу четверо. Первый удар приходится в плечо, и оно словно вспыхивает от жара. Какой-то нечистый ударил меня дубинкой! Боль пробуждает во мне демона. Я с криком бросаюсь на врагов, яростно бью, в упоительном самозабвении. Какое счастье — ударить кого-то, ударить так сильно, чтобы он отлетел и врезался в стену.

— Возьми книгу! — кричит другой, и один из них пытается нанести мне удар по голове.

Он ниже меня, удар приходится вскользь, он меня только сильнее злит. Рука моя становится палицей, оружием, питаемым яростью: кулак соприкасается с какой-то частью чужого лица, которая подается под костяшками, а потом под ударом оказывается кость. Слышен хруст, булькающий звук, и враг падает, а я бью и бью его ногами, понимая, что, возможно, ноги мои, не защищенные ничем, кроме мягких бабушей, пострадают сильнее, чем его ребра. Третий из нападавших смотрит на меня. Лицо его белеет под луной, и я узнаю в нем громилу, которого как-то видел при дворе. Имени я припомнить не могу — Хамид, Хамза… что-то в этом роде. Мы встречаемся глазами, он ухмыляется, но в этой ухмылке, помимо презрения, есть и страх. Я делаю шаг вперед, он поводит плечом, словно говоря: «Это не моя драка», — и убегает.

А я остаюсь лицом к лицу с четвертым.

— Ты!

Я настолько поражен, увидев его, что едва замечаю нож, вдруг появившийся в его руке. Может быть, думаю я, уклонившись от первого удара, этим же ножом он перерезал глотку бедному сиди Кабуру. Нож кажется острым — его зловещее лезвие поблескивает в полутьме.

— Сукин сын. Черный выродок, — шипит он, делая новый выпад. — Кто бы мог подумать, что у евнуха есть яйца, и он будет сопротивляться?

Он говорит с отчетливым южным выговором. Его худое лицо искажается змеиной усмешкой, и я вижу, что зубы у него мелкие и острые, как у собаки.

Я его знаю.

— Я знаю, кто ты! — кричу я, и понимание так огромно, что заполняет меня с ног до головы. Я корчусь от этого знания.

— Я знаю, кто ты — твой дядя отрезал мне яйца, как и тебе!

И тут он бросается на меня, это бросок убийцы. По непонятной причине, вместо того чтобы отступить и лишить его преимущества, я широко шагаю ему навстречу и, когда нож приближается ко мне, хватаю нападающего за запястье обеими руками и разворачиваюсь вокруг своей оси, используя его руку как рычаг. Такого скручивания конечность не выдержит: я в свое время помогал препарировать достаточно трупов и знаю, как устроено человеческое тело. К тому же он меньше меня ростом, а я впервые в жизни внезапно хочу причинить кому-то боль — сделать ему очень больно. Из-за этого человека, пусть он — всего лишь пешка, я побывал в аду. Я с мрачным удовольствием слышу, как, разрывая хрящ, выходит из сустава его плечо. Нож выпадает из руки, не способной больше ничего удержать, и я прижимаю его спиной к стене (в моей комнатке мало места для подобной схватки), а другой рукой давлю ему на горло, пока у него не вылезают из орбит глаза. В них лишь отвращение, страха нет — это надо признать. Он, похоже, меня по-настоящему ненавидит за то, что его оскопили. Что ж, могу понять, но ближе нас это понимание не делает. Я смотрю на его резкое лицо, на бороду, подстриженную по моде.

— Я знаю, кто ты, — повторяю я.

— Долго думал.

На лбу у него выступают одна за другой капли пота.

— Ты убил старика, который ни единой живой душе не причинил зла, и оставил его лежать в луже крови.

— Не причинил зла? Своими руками — может, и нет, но вспомни о других руках: о тех, что покупали его мерзостный товар; вспомни о бесчисленных жертвах. Эта дьяволица травит всех, кто стоит на дороге ее драгоценного отродья — и ты, ты ей помогаешь! Однажды она и тебя отравит, она колдунья, ведьма…

С этим нельзя не согласиться, но я вдруг ощущаю страшную усталость. Я опираюсь на руку, которой сдавливаю ему горло, прекращая его речи.

— Знаю, все знаю. Ты мне ничего не откроешь. Я знаю, твой дядя урезал тебя, чтобы протащить ко двору; заставил убить травника, чтобы подозрение пало на меня, и ты мог меня заменить, а он получил бы Книгу ложа и внес изменения. Он велел передвинуть запись Фатимы вперед, чтобы ее ребенок продвинулся в очереди наследников…

Бесконечно приятно видеть, как он таращит в изумлении глаза.

— Итак… — я размышляю вслух. — Следующим шагом Абдельазиза должно стать избавление от Ахмеда, ребенка, которому всего три…

— Этот ребенок — чудовище и сын чудовища.

Интересно, он имеет в виду Зидану или Исмаила? Сам-то я уверен, что мира станет куда лучше, избавься он от маленькой гадины, но, как бы то ни было, мой долг — поддерживать верную линию наследования. В конце концов, я — хранитель Книги ложа.

— Я бы мог позвать стражу, они были бы тут в мгновение ока. Позвал бы их, отвели бы тебя к султану. Показал бы ему книгу, подложную запись… (Разумеется, этого я сделать не могу: переплетчик Зиданы уже вернул книгу в прежнее состояние, но мой враг об этом не знает.) Едва ли мне пришлось бы растолковывать императору, насколько серьезно дело: он прозорливый человек — и жестокий. Он бы велел вас всех казнить, но сперва, без сомнения, пытать. Однако есть причины, по которым я этого не сделаю. Ступай к дяде и скажи ему, что я все знаю, и пусть держится от меня подальше, а то я обо всем расскажу императору.

Он презрительно усмехается:

— Хаджиб и император — как братья. Исмаил слушать не станет, если обвинить Абдельазиза. Он тебе никогда не поверит.

Но, несмотря на наглые слова, в глазах у него сомнение.

Я усиливаю хватку, и он наконец кивает. Я отпускаю его. Он трет горло здоровой рукой, потом наклоняется поднять нож, но я наступаю на лезвие.

— Уходи, — повторяю я.

И он уходит, забирая двоих оставшихся с собой.

В ту ночь, лежа в постели, я прокручиваю схватку в уме, наслаждаясь ее безграничной жестокостью, тем, что выпустил на волю воина, живущего во мне — до сих пор я о нем не подозревал. Я не жалею об ушибах — я ими горжусь. Великий визирь теперь точно меня убьет, как бы ни вожделел, но я не буду больше безмозглой пешкой в игре знати: я буду беречься. Обдумав, какими способами он попытается от меня избавиться, я решаю, что лучшим ему наверняка покажется яд. На следующий день я иду на базар и покупаю у торговца животными мартышку, берберскую макаку. Портной шьет мартышке халат, как у меня, и красный тарбуш на голову — его держит ленточка под подбородком. Мартышка не возражает против этой мишуры, она счастлива, что ее выпустили из клетки и кормят фруктами. Назад я веду ее на поводке; когда она тянет поводок и начинает лопотать, я останавливаюсь — она присаживается в канаве и облегчается. Уже кое-чему обучена, мне будет легче сделать, что я задумал.

Исмаил очарован обезьянкой (он предпочитает животных людям); женщины гарема закармливают ее орехами и финиками. Она ходит за мной повсюду. Я учу ее разным фокусам и хорошим манерам, что очень забавляет Исмаила. Особенно ему нравится, когда обезьянка за меня пробует еду, а я изображаю султана (опасное сравнение, но он в добром расположении духа). Я назвал мартышку Амаду, «любимчик».