Читать книгу - "Госпожа камергер - Виктория Дьякова"

Сам государь Александр Павлович ловеласом и гулякой не был – положение не позволяло, да и характер его к тому не располагал. Женщин, которыми он увлекался за всю жизнь, можно насчитать по пальцам одной руки, и то окажется много. Дед, князь Потемкин, тот и вовсе слыл однолюбом. Потому я не думаю, что распутная гульба, которой часто предается мой сын, она у него в крови, и я надеюсь, что со временем Саша изменится и станет серьезнее. Хотя ему уже почти тридцать лет – пора бы перебеситься. – Она помолчала, вздохнув: – Увы, время, когда я могла влиять на него, давно прошло. Да и к чему вычитывать мораль полковнику гвардейской службы, который не раз уж понюхал пороху и водил солдат в атаку? Это просто смешно. У него свой круг – в том кругу существуют устоявшиеся привычки и правила. Он живет по ним, и я не собираюсь вмешиваться в его дела, выбирать ему друзей, тем более женщин. Он – мой единственный сын. Мой единственный наследник. И наверное, если бы он вырос другим, я бы и сама не хотела того. Саша смел, правдив, открыт сердцем. У него много друзей, и все они уважают его. Его любят солдаты. Сейчас не так много командиров, за которыми они готовы были бы идти и в огонь и в воду. Саша – из таких. Женщины, я знаю, – Лиза улыбнулась, – сходят по нему с ума. И я даже втайне горжусь тем. Он очень красив, собой удался. А родился маленьким, слабым, почти синюшним в холодном каземате Кроншдтадской крепости. – Голос княгини дрогнул: – Мне даже не во что было запеленать его, и я боялась, что он и нескольких дней не протянет от холода. Но он оказался стойким. Он вырос. И я люблю его… Где бы он ни был, какие бы друзья или женщины не увлекали его, в самые трудные для меня времена мой сын оказывался рядом со мной, он был моей единственной опорой, единственной во всем мире, ополчившемся на меня. Так мне ли упрекать Сашу… – Снова пауза, княгиня продолжила: – Конечно, мне бы хотелось, как всем матерям, чтобы сын мой поскорее женился и у него появился законный наследник потемкинского рода. Я бы хотела, чтобы у Саши была большая и дружная семья. Такая, какой я сама не имела, по причинам мало от меня зависевшим. Я бы хотела, чтобы он был любим, обласкан и счастлив. Конечно, я могла бы подыскать ему подходящую партию, многие так поступают. Но намеренно не делаю этого, хотя мне намекают и предлагают выгодные условия. Те же Юсуповы, например. Но я терплю. Я хочу, чтобы Саша сам выбрал себе невесту, женщину, с которой он готов прожить целую жизнь, которую он любит, которая любит его и не предаст, что бы ни случилось. Такую, как Маша Раевская или как наша дорогая княгиня Анна Алексеевна. Пусть она окажется небогата, я вполне соглашусь на то. Саша сам достаточно уже получил от отца и получит в наследство от меня, чтобы не думать о приданом невесты. Главное, чтобы он жил в согласии, как сам того желает, и был счастлив. Так я решила для себя, так и поступаю. Я ежедневно и еженощно молюсь за него, чтобы пуля, штык или сабля пощадили его в войне, чтобы не отняли у него жизни, а с любым увечьем я знаю, я смогу выходить его. Лишь бы оставался жив. Я молюсь о том…

– Я тоже молюсь за него, – тихо призналась Мари-Клер, прижимаясь щекой к руке княгини. – Он самый лучший на свете, я верю в это…

– Тебе, моя девочка, надо поспать. – Княгиня Лиза уложила Мари-Клер на постель, накрыла ее теплым атласным одеялом, подбитым мехом рыжей лисицы, задернула над кроватью голубой шифоновый полог. – Когда я сама была маленькой, – произнесла она с теплотой, – я спала в этой комнате. Я очень любила ее. Мне нравилось смотреть на золотых индийских слоников, которыми вышита занавесь над постелью. Отец, как бы ни был занят, часто находил время, чтобы посидеть со мной перед сном. Матушку свою я видела гораздо реже. Потом я так привыкла, что вообще не засыпала, пока он не придет. И князь приходил. Высокий, красивый, статный, в расшитом золотом фельдмаршальском камзоле или в простой домашней одежде, иногда в крестьянской рубахе. Он гладил меня по волосам – рука у него была сильная, теплая – и сидел со мной, пока я не усну. Сколько бы лет ни прошло, а прошло много, очень много, – в голосе княгини Лиз пробились слезы, – заходя в эту комнату, я чувствую себя маленькой девочкой, как в далеком детстве, и все еще жду его, все тоскую о нем… Мне до сих пор кажется, что он живой, только очень надолго уехал от меня. Хотя я сама, собственными глазами видела, почти в таком возрасте, как ты сейчас, как он заснул навеки. Спи, девочка моя, – княгиня Лиз смахнула слезы с лица, – а я посижу с тобой, как сидел со мной мой папа. Все образуется, не плачь. Ты в этом мире не одна. И я и мой муж, Алексей Александрович, мы всегда будем с тобой, сестра Лолит пишет тебе, подумай о ней. Вспомни кармелитскую обитель, цветы и ограды, о которых ты мне рассказывала. И спи. Все утрясется. Все пройдет… – За окном уже серело тусклое петербургское утро, крапал дождь. Убаюканная лаской княгини, Мари-Клер уснула. Убедившись, что девушка крепко спит, Лиза вернулась к мужу.

Алексей Анненков дожидался ее в кабинете. Потемкинский кабинет, небольшой, обитый, как и в екатерининские времена, серебристо-серым шелком с зелеными полосами, освещали две свечи в высоком золоченом канделябре, представлявшем собой взмывшего над волной Черного моря дельфина. Войдя в кабинет, Лиза молча подошла к массивному рабочему столу князя – длинный шлейф бального платья, которого она сменила по причине беспокойства за Мари-Клер, тянулся за ней по пушистому, вышитому черными слонами персидскому ковру. Приблизившись, она с нежностью положила руку на овальный портрет отца, который стоял на столе в раме из чистого золота, украшенный алмазами. Взгляд ее скользнул по многим милым ее сердцу безделушкам – с тех пор, как умер князь Потемкин, ничего не изменилось ни в его кабинете, ни на его столе, да и во всем дворце, под его огромным стеклянным куполом – тоже. Лиза повелела, чтобы все оставалось так, как в последний раз было при князе. Она свято берегла память, потому что знала, кроме нее и ее сына беречь эту память некому.

На столе в малиновом бюваре лежала бумага, немного небрежно высовываясь на стол, – так оставил ее, уезжая в Яссы, князь Потемкин. Карандаши, прутик серебра, маленькая пилка и коробочка с драгоценными камнями разного цвета и вида. Приезжая в Таврический, Лиза всякий раз самолично протирала их от пыли, и в такие мгновения она снова встречалась с тем, кого не успела долюбить, – со своим отцом.

Она помнила, когда князь о чем-нибудь размышлял, то чтобы не отвлекаться и сосредоточить мысли, он брал из коробочки два драгоценных камня и тер их один о другой, или же обтачивал пилочкой серебро, или, наконец, раскладывал камни разными фигурами и любовался их игрой и блеском. Что в это время созревало у него в уме, он тотчас записывал на приготовленной бумаге и потом, отворив дверь, звал секретаря и отдавал приказания.

Так бумага с карандашом, коробочка с драгоценными камнями, серебряный прутик и пилочка почти полвека лежали на письменном столе в кабинете светлейшего, когда хозяина давно уже не было в живых…

Алексей Анненков встал с кресла, в котором ожидал жену. Взглянув на нее, спросил тревожно:

– Где была Мари? Почему она плакала? И ты, я вижу, плачешь… – Он подошел к Лизе. Глядя на стол, она терла в руках два темно-красных крупных рубина, достав их из коробки отца.

– Мы говорили с Мари-Клер о князе Потемкине, – ответила она негромко, – и я расчувствовалась. – Потом, подняв еще влажные глаза, спросила: – Саша не приезжал?