Читать книгу - "Любовь и золото - Игорь Зарубин"

— Катенька, но это… — начал было Никита.

— Молчите, — еле слышно оборвала она его. — Лучше подите сюда.

На негнущихся ногах Никита сделал два шага вперед и остановился.

— Вы… вы любите меня? — порывистым шепотом спросила Катя.

У Никиты сжалось горло. Он уже много раз говорил ей об этом. Но сейчас вопрос ее таил в себе какие-то новые, совершенно неизведанные последствия. Манящая бездна разверзлась перед юношей.

— Да, Катенька, да, я вас люблю! — воскликнул он.

— Тогда поцелуйте меня, — сказала девушка и открыла глаза.

Сколько было в этом беззащитном и доверчивом взгляде любви и нежности!

Никита склонился к лицу своей любимой и прикоснулся сухими губами к ее щеке.

Катя обхватила его голову ладонями, повернула ее, и губы их встретились.

— О, Катенька!.. — выдохнул Никита. — Любимая…

— Молчите, молчите… Лучше целуйте меня… Я сегодня видела ужасный сон — я стояла на краю обрыва или огненной ямы… Мне было так страшно… У меня какие-то девичьи дурные предчувствия…

— Что вы, милая моя, ненаглядная!

— Я так боюсь, что что-нибудь случится и я не стану вашей женой… А я люблю вас. И я хочу быть вашей. Слышите, Никита, я хочу быть вашей…

Никита порывисто обнял ее, она доверчиво прижалась к нему молодым трепещущим телом. Их поцелуи слились в один — бесконечный, горячий, безудержный…

…Она ушла через два часа.

Легкий, опустошенный, счастливый тихим, мудрым счастьем, Никита лежал в кровати, блаженно глядя в потолок.

Боже праведный, как он любил эту девушку! Даже слезы выступали на его глазах при мысли о ней.

Хотелось петь, бежать по морозу и кричать всем встречным: я счастлив! я любим! я люблю!

Он вскочил с кровати, поспешно натянул одежду и уже бросился было к выходу, как вдруг нога его споткнулась о тяжелый кожаный саквояж.

И свет померк в глазах. Словно кто-то безжалостно ударил его обухом по голове: сегодня он должен выполнить страшное поручение.

Несколько раз Никита уже исполнял задания «комитета». Обычно дело ограничивалось тем, что нужно было перенести чемоданчик, набитый прокламациями, из одного района Москвы в другой. Один раз, правда, дней пять назад, ему поручили заказать у одного сочувствующего социалистам токаря на заводе Михельсона некие детали по готовым чертежам. Никита только сейчас догадался, для чего нужны были эти детали.

Надо сказать, что саквояж был практически пуст. Лишь в одном его отделении лежал небольшой, примерно в два кулака размером, черный чугунный шар.

Сегодня, в десять часов утра, Никита должен был бросить бомбу в карету генерал-губернатора, которая будет в числе других двигаться по Волхонке в Кремль на праздничный молебен, посвященный дню тезоименитства Государя императора.

План был продуман до мелочей. Благодаря высокому росту, недюжинной физической силе и меткому глазу, Никита мог издалека, стоя в одной из подворотен, метнуть снаряд, а затем, при всеобщем замешательстве, скрыться дворами, в одном из которых ему был известен подвал, ведущий в подземелья, и, пользуясь знанием их лабиринтов, он смог бы благополучно уйти. Для полной безопасности Зяма вручил ему парик и накладную бороду. Но все же Никита пребывал в сильном волнении. Кроме совершенно естественной боязни быть арестованным, его мучили соображения морали. «Грех-то какой на себя беру», — в сотый раз думал он.

Правда, вчера Синявский с пеной у рта убеждал его, что убить генерал-губернатора — это вовсе никакой не грех, а, наоборот, благодеяние. Что так ему, дескать, и надо — нечего прислуживать буржуазной клике и притеснять рабочий класс. И что, наконец, он, Зяма, на своем веку стольких генерал-губернаторов перебил, что и со счету сбился.

Как это было сейчас некстати, как это было сейчас противно всему его естеству!

Но дороги назад не было. Ужаснее всего было выглядеть трусом в собственных глазах.

И что бы сказала Катенька, если бы узнала, что он испугался и подвел товарищей?

Именно эта мысль стала решающей.

Никита поднял саквояж и выскользнул за дверь.

Выйдя на улицу, он первым делом отправился в трактир, где кое-как позавтракал.

Вдруг разболелась голова. Чтобы взбодриться, Никита заказал у сонного официанта большую стопку водки, которую сразу же и выпил, закусив куском говяжьего студня.

Большие напольные часы, стоящие в углу заведения, показывали половину десятого. Никита с удовольствием выпил бы еще, да побоялся, что в самый ответственный момент его рука дрогнет и снаряд полетит не в ту сторону.

Он расплатился и вышел. Серое, затянутое тяжелыми тучами небо несколько просветлело. Пора было отправляться на место. Как обычно в воскресное утро, улицы Москвы были почти безлюдны. Половина населения в этот час стояла у заутрени в многочисленных церквях, тогда как другая половина, пользуясь тем, что сегодня не нужно идти на службу, мирно похрапывала в теплых постелях.

Скрип свежевыпавшего снега под ногами Никиты будил дремавших кое-где на углах городовых, которые провожали недовольными взглядами высокого юношу в черном студенческом пальто с коричневым саквояжем в руках.

«Вот бы меня сейчас арестовали! — думал Никита дорогой. — Сказал бы им, что бомбу на улице нашел, иду в полицейский участок сдавать».

На миг в нем всколыхнулась надежда… «Подойду к следующему городовому и отдам ему саквояж. Вот, скажу, только что в снегу нашел. А что внутри — знать не знаю». Но он проходил мимо этого городового, потом мимо следующего и так далее. Не дойдя до нужной подворотни примерно полквартала, Никита свернул в переулок и прошел дворами.

Вот и подвал. На дверце висит замок, но это так, для виду, на самом деле он не заперт.

Зайдя в темный подъезд неподалеку, Никита нацепил рыжий парик и бороду, похлопал себя по карману, где лежали спички, открыл саквояж и проверил фитиль на бомбе. Все было в порядке — хоть сейчас взрывай. До двенадцати оставалось немногим больше часа. Никита спустился под лестницу, сел на валяющееся на полу дырявое ведро и стал ждать.

Мыслей почти не было. Он чувствовал только сильную боль в затылке и молился, чтобы все побыстрей закончилось.

Без четверти двенадцать Никита вышел из подъезда и поплелся через дворы. По пути ему попались две молочницы и какой-то бродяга. Никто не обращал никакого внимания на рыжеволосого человека с окладистой бородой.

Шел снег, и снежинки оседали на жесткой щетине не привычной для Никиты бороды. Их приходилось осторожно стряхивать, чтобы борода ненароком не отклеилась.

Из подворотни Никита осторожно выглянул на улицу. Шли редкие прохожие, а по мостовой нет-нет да и проезжали сани и повозки, груженные хворостом или мороженой рыбой.