Читать книгу - "Лекарство от любви - любовь - Ольга Егорова"

Потом они медленно шли по пустым, притихшим, разомлевшим от дождя улицам. Герман рассказывал что-то про свое детство, вспоминал смешные случаи из студенческой жизни, а сердце предательски ныло, предчувствуя, что совсем скоро дорога кончится, им больше некуда будет идти вместе, им придется расстаться.

«Придется расстаться… придется расстаться», – стучало в висках глухими ударами пульсирующей крови.

Придется расстаться. Придется вернуться обратно в свое одиночество. Заползти в него, как заползает улитка в свой тяжелый панцирь, спрятаться в нем, как прячется еж, распушив колючки, как прячется в своем домике глупая и такая же одинокая черепаха. У которой просто нет возможности разделить с кем-то свое одиночество. Это не предусмотрено природой, под одним панцирем больше одной черепахи не умещается, как ни крути. Придется смириться.

Варя остановилась и тихо сказала:

– Все, мы пришли. Дальше провожать не надо, я дойду сама…

Он молчал. Молчал и не отпускал ее руку.

– Герман, спасибо тебе. На самом деле это был удивительный вечер.

Он молчал по-прежнему.

– Да что с тобой?

– Мне не хочется тебя отпускать, – признался он честно, как отчаянный первоклассник признается родителям в первой двойке. Как приговоренный к смерти признается в содеянных преступлениях, шагнув на ступень эшафота и поняв, что ему уже нечего терять.

– Мы могли бы… Могли бы увидеться еще раз. Завтра, например.

Черт, ему это даже в голову не приходило. Он даже представить себе не мог, что счастливые сны бывают с продолжением. Он всегда думал, что сон, оборвавшись звонком будильника, обрывается навсегда. Исключение составлял один-единственный сон, но это его личное, никого не касающееся, исключение из общих правил.

– Увидеться?

– Ну конечно… Если ты не против… – Варя немного оторопела, смутилась от его реакции. – Если ты не занят, или…

– Нет, конечно! То есть, конечно, да…

Варя рассмеялась снова, в последний раз за этот волшебный вечер, дав ему возможность раствориться на миг в серебряных звуках волшебной сонаты.

Он разжал пальцы и отпустил ее руку, поверив в то, что у этого сна и в самом деле может быть продолжение. У него, у сна, есть этот шанс…

И может быть, у самого Германа тоже.

Она расстегнула молнию на сумке и извлекла оттуда блокнот и ручку.

– Скажи номер телефона. Я тебе позвоню.

Шесть цифр, одна за другой, появились на белой бумаге, словно подтверждая все то, о чем он только что подумал. Шесть цифр, написанных ее рукой в ее блокноте. Наверное, это кое-что значит.

И еще шесть цифр. Он сразу запомнил их, еще до того, как она закончила писать последнюю и, вырвав листок из блокнота, протянула ему:

– Возьми. Это мой номер… Ну все, я побежала!

Он долго смотрел ей вслед, прислушивался к ее торопливым шагам, к гулкому эху ее шагов, к воспоминанию о ее шагах. Он шел по улице, трепетно оберегая это воспоминание от какого-либо вмешательства извне.

И только через два или три квартала остановился, внезапно вспомнив о том, что оставил где-то на дороге возле парка свою машину.

Кристина смотрела в окно.

Мысли, порождаемые в сознании звуками стекающих по стеклу капель, были предательски обманчивыми. И таяли точно так же быстро, как потоки мутной воды. И все же она не могла справиться с собой, заставить себя оторвать взгляд от стекла. Как будто на самом деле в этих однообразных звуках, в этих нечетких, быстро исчезающих с полотна рисунках дождя можно было отыскать разгадку.

Что разгадка совсем близка. Нужно только смотреть на капли не отрываясь, следить взглядом за тем, как они, ударяясь о стекло, стекают вниз, сливаясь в общий поток, и исчезают, столкнувшись с неизбежностью оконной рамы. И тогда все встанет на свои места. Все будет простым и понятным, и она, может быть, даже удивится: «Надо же, как это я раньше не догадалась…»

Она усмехнулась: «Сколько лет ты мечтаешь об этом. Веришь в то, что понять – значит простить. Но иногда простить бывает даже проще, чем понять. В этом-то вся и проблема…»

Раздался стук в дверь.

– Кристина Анатольевна, – послышался робкий голос секретарши.

Кристина обернулась, с трудом попытавшись стереть с лица горькие признаки воспоминаний.

– Да, Алина?

– Уже пять минут седьмого. Я пойду?

– Да, иди, конечно. У тебя же рабочий день до шести, зачем ты спрашиваешь?

– Я просто подумала… Если вы задержались, может быть, я вам нужна?

– Нет-нет, ты иди. Я тоже сейчас пойду домой. До завтра, Алина.

– До завтра.

– И спасибо тебе, – прошептала Кристина одними губами, когда дверь уже закрылась.

Если бы Алина ее услышала, она бы удивилась. В самом деле – за что спасибо? За то, что в дверь постучала и заставила Кристину обернуться? Но ведь рано или поздно она все равно справилась бы с этим наваждением сама. Сколько раз уже с ней такое случалось.

Хотя этот день на самом деле был каким-то особенным. Кажется, еще ни разу за прошедшие десять лет воспоминания не имели над ней такой сильной власти. Она боролась с прошлым с переменным успехом в отдельно взятых «сражениях», но в целом несомненное преимущество было на ее стороне. Она думала, что так будет всегда.

И вот, надо же, на заладилось. С самого утра, еще когда она, попав в пробку, попыталась расслабиться, включив радиоприемник, все пошло не так, как надо. Кристина нажала на кнопку, и тут же в салон ворвались голоса скрипок, заставив ее вздрогнуть и застыть в полном оцепенении. Чайковский, серенада для струнного оркестра. Сочинение сорок восемь.

Музыка из прошлого. Неразрывно связанная с тем, о чем теперь было так больно думать. С тем, о чем она запрещала себе вспоминать. Потому что это было самое страшное, самое невыносимое и самое запретное. Откуда взялся Чайковский на молодежном попсовом канале, где, кроме популярного нынче рэпа и песен про «фиалки в сахаре» в исполнении современных безголосых поп-див, больше никогда ничего не звучало? Почему вдруг Чайковский? И почему именно это, сорок восьмое сочинение? Не сорок пятое, не сорок шестое?

Утром она сумела справиться с наваждением достаточно быстро. Просто повернула ручку радиоприемника и полностью убрала звук. И только потом заметила, что на экране высвечиваются совершенно незнакомые частоты – видимо, накануне вечером она нечаянно, сама того не заметив, переключила приемник на канал классической музыки.

Кристина сумела взять себя в руки, и все же горький осадок остался на весь день. Музыка не смолкала, не исчезала из памяти. Под этот горький аккомпанемент прошлого она провела первую половину дня, отчаянно и безуспешно пытаясь заглушить голос скрипки, отвлечься текущими делами. Напрасно.