Читать книгу - "Русская любовь Дюма - Елена Арсеньева"

– Которое случилось десять лет назад! – фыркнула Лидия, которой показалось, что она может взять верх над противником. – Кому оно теперь интересно?!

– Оно может быть интересно французской прессе! – до тошноты доброжелательно пояснил Шуазель. – История похождений двух русских графинь, матери и дочери, которые не могли поделить любовника, ревность дочери, которая предпочитает отправить несчастного красавца в тюрьму, только бы не делить его с маман… О, поверьте, это будет иметь сокрушительный успех, куда там Полю де Коку![19]И не только во Франции. Эту историю перепечатают все газеты Старого и Нового Света! Вы и графиня Закревская прославитесь всерьез! Хотя, впрочем, ваш любовник Дюма-младший даже поблагодарит вас за тот сюжет, который вы ему предоставите…

Лидия зажала рукой рот, из которого рвались такие слова, которых она вроде бы и не должна была знать и сама удивлялась, что знает. Кажется, они выплыли из детства – кажется, бабушка Степанида Алексеевна раскидывалась ими направо и налево, отчего отец Лидии бывал фраппирован, а маман хохотала так весело…

Она молчала. Шуазель тоже молчал.

Несмотря на свое кажущееся легкомыслие, Лидия была человеком практическим и соображала довольно быстро. Она никогда не предавалась несбыточным мечтам, а всегда точно знала, чего хочет и насколько реально желаемое получить. В чудеса Лидия не слишком-то верила. «Бог дает только тому, кто просит то, что у Бога есть!» – как-то сказала бабушка, и Лидия запомнила эти слова на всю жизнь. Она смутно понимала, что бабушка несчастна именно потому, что просила у Бога то, чего у него нет. Что это, Лидия не знала, но такое ощущение сохранилось у нее с детства.

Сейчас она напряженно думала, чего же попросить у Бога, чтобы и его не слишком затруднить, и своего добиться. Чтобы он поразил поганца Шуазеля огненной молнией? Это было бы, конечно, очень даже неплохо, но ведь наверняка подобных поганцев на свете – не счесть, и если раскидывать в каждого огненные молнии, то, первое дело, их не напасешься, а во-вторых, этак можно все человечество извести. К тому же Лидия не сомневалась, что десять лет назад Шуазель тоже просил у Бога огненную молнию для нее, Лидии, а Бог, это она точно знала, просьбу его не исполнил, так что, скорей всего, не исполнит и просьбу Лидии.

Надо просить что-то реальное. Чтобы Шуазель оставил ее в покое – желательно, вернув перстень.

«Боже!» – начала было молиться Лидия, но тут же мысленно себя остановила.

Если Бог не метнет в Шуазеля огненной молнией, то совершенно так же он не пошлет к нему ангела с письменным приказом: отвязаться от графини Нессельроде. Молить надо не Бога – молить надо Шуазеля!

– Послушайте… – Лидия на миг запнулась, не зная, как надо обращаться к человеку, которого намереваешься молить о пощаде. «Мсье Шуазель» – это слишком официально, а как там его звали-то?!

Вольдемар, вот как, вспомнила Лидия. Совершенно верно, Вольдемар, она еще удивилась, что француза зовут почти по-русски!

– Послушайте, Вольдемар, – жалобно простонала она. – Простите меня! Вспомните, я была тогда глупым и своевольным ребенком. Ну неужели вы не можете извинить детскую шалость?

– Ваша детская шалость изломала мне жизнь, – вздохнул он. – Вам даже вообразить невозможно, в какую бездну отчаяния, горя и порока я был низвергнут этой так называемой шалостью!

– Ну что проку будет вам, если моя жизнь тоже окажется изломана?! – вскричала Лидия. – Погибель моя не сделает вам чести!

– Чести?! – хрипло повторил Шуазель. – Я забыл это слово, когда предался вашей распутной мамаше. Правда, потом я пытался его вспомнить, когда надеялся оправдаться и доказать, что не совершал преступления, в котором меня обвиняли. Но меня никто не слушал, и я забыл это слово навсегда, когда вскоре был несправедливо осужден и отправлен на каторгу в Тулон.

– На каторгу? – в смятении повторила Лидия. – Неужели за те жемчуга вас отправили на каторгу?!

– А что вы думали, меня побранят и отпустят? – зло спросил Шуазель. – Нет, вы уничтожили меня… и я… Я уничтожу вас!

Лидия и ахнуть не успела, как Шуазель столкнул ее с сиденья и силой заставил встать перед ним на колени. Он сорвал с нее шляпку и вцепился в волосы так больно, что Лидия взвыла.

– Молчи… – прошипел Шуазель. – Молчи, пока я не свернул тебе шею, паршивка!

Лидии было слишком больно и страшно, чтобы вскричать: «Да как вы смеете?!»

– Послушай, что я расскажу тебе, маленькая богатая дрянь, – тяжело дыша, заговорил Шуазель. – Я был очень молод и очень хорош собой, я сменил многих любовниц, я прикуривал свои сигары от зажженных мною женских сердец… И вот графиня Закревская влюбилась в меня по уши. Я решил, что сорвал банк, а вышло, что продулся в пух! Я не был слишком нравственным человеком, это правда, но я не был настолько порочен, как те люди, с которыми мне пришлось столкнуться на каторге. Когда я рассказывал, за что был осужден, они надо мной хохотали так, что от смеха падали со своих нар и катались по полу. Да – они хохотали до колик! Один хвалился убийствами, другой – виртуозными кражами, третий – насилиями, четвертый – грабежами на большой дороге… Но не это главное! На каторге в Тулоне нет женщин. А плотские желания не теряют своей остроты! И участь каждого молодого и красивого юноши, который попадает в среду этих оголодавших, лишенных жалости и сострадания скотов, это стать их игрушкой. Ты понимаешь, о чем я говорю?!

Лидия смотрела прямо перед собой остановившимися, испуганными глазами и вспоминала все эти разговоры, тайные, тихие шепотки о том, что происходит в мужских закрытых учебных заведениях, в кадетских и юнкерских корпусах… Говорили, что муж знаменитой своим богатством Юлии Самойловой, той самой, что была истинной музой и натурщицей великого Брюллова, отбил у Юлии ее любовника, управляющего их имением Славянка… Из-за мужеложского греха, знала Лидия, Господь уничтожил Содом и Гоморру! Но все, о ком Лидия слышала неприличные разговоры, занимались этим развратом по доброй воле, ради собственного удовольствия! А если послушать Шуазеля, его силком, выходит, взяли, его принудили?!

Какой ужас…

– Я мечтал о смерти, но выжил, хотя и слег в горячке и некоторое время находился между жизнью и смертью, – мрачно промолвил Шуазель. – Меня сочли умирающим и оставили на время в покое, тем более что в нашем бараке появился еще более молодой и красивый юнец, который стал общей игрушкой. Мне, впрочем, не хотелось, выздоровев, снова исполнять роль Гиацинта при этих уродливых, жестоких «аполлонах», а потому, едва набравшись сил, я ночью изнасиловал того юнца – и этим приобрел всеобщее уважение. Постепенно забавы с мужчинами настолько вошли в мою привычку, что, даже обретя свободу, я уже не мог заставить себя прикоснуться к женщине. Поэтому не бойся, я не стану насиловать тебя! Мне и дотронуться до тебя противно!