Читать книгу - "Любовь не купишь - Мэдлин Хантер"

– Потому что Дэвид Константин – торговец, а я был его учеником. Мальчиком я иногда болтался возле рисовальщиков и смотрел, как смешивают краски и рисуют.

Мастер терпел меня и даже показал, как изготавливать инструменты для рисования. Однако у судьбы были на меня иные виды, и я об этом не жалею.

Кристиана подошла к столу, на котором лежали бумаги с какими-то странными значками. Это оказалась карта. Дэвид делает карты?

Не сегодня, напомнила она себе.

Она снова обернулась к полкам с книгами.

– Могу я посмотреть одну из них?

– Которую?

– Самую большую.

Дэвид снял огромный фолиант и положил его на стол, прикрыв им загадочную карту. Кристиана села в кресло, осторожно открыла книгу и с удивлением уставилась на страницу, испещренную линиями и точками.

– Это язык сарацинов, Дэвид?

– Да. Там прекрасные рисунки. Смотри дальше. Она начала листать фолиант.

– Ты можешь это прочитать?

– Кое-что. Я так до конца и не научился хорошо читать на этом языке.

– Но ведь это запрещено, – с сомнением заметила Кристиана, зная, что церковь не одобряет определенные книги.

– Возможно.

Она наткнулась на одну из иллюстраций, действительно странную и прекрасную. Маленькие человечки в тюрбанах и причудливой одежде расположились на большом ковре, символизирующем мир.

– Ты научишь меня это читать?

– Если захочешь.

Он взял арфу и стал рассеянно перебирать струны. Инструмент издавал прелестные, нежные звуки. Она продолжала переворачивать страницы, время от времени оборачиваясь на Дэвида. Его пальцы, перебиравшие струны, извлекали щемящую душу мелодию.

В конце книги были вложены несколько отдельных страниц с рисунками, и Кристиана мгновенно поняла, что это рисовал он.

На двух небольших листочках были изображены лица двух женщин.

Одно из них особенно привлекло внимание Кристианы. Прекрасное и грустное, оно казалось ей неуловимо знакомым. Несомненно, это портрет его матери. Как-то жутковато было всматриваться в лицо умершей женщины, но Кристиана не могла оторвать взгляда.

– Ты расскажешь мне о ней?

– Когда-нибудь.

На втором рисунке была изображена восточная красавица с раскосыми глазами.

– Кто она? – Кристиана понимала, что, возможно, ее любопытство переходит границы дозволенного. Но женщина с портрета смотрела на нее столь уверенно, что трудно было удержаться.

– Я ее встретил в Александрии.

В обоих рисунках чувствовалось неравнодушие художника к натуре.

– Ты любил ее? – спросила Кристиана, сама слегка потрясенная своим напором. Но впрочем, это не слишком смутило ее: Дэвид уже не казался ей таким чужим.

– Нет. Я из-за нее едва не погиб. Но ее красота произвела на меня впечатление, как и твоя.

Что-то в его тихом голосе заставило Кристиану замереть. Она оторвалась от изображения женщины и перехватила его взгляд. Он смотрел на нее и ждал. Это у него хорошо получалось. Что-то в его взгляде и упрямо сжатых губах подсказало ей, что он не собирается ждать долго.

Дэвид перестал перебирать струны, и в наступившей тишине Кристиана услышала стук собственного сердца. Совсем одни. Ни единого звука во всем доме.

Она снова перевернула страницу, но так и не поняла, что там изображено.

– Знаешь, я только один раз видел тебя с распущенными волосами, – заметил Дэвид. Она почувствовала, как его рука потянулась к ней, еще до того, как пальцы коснулись ее волос. – Они всегда заколоты, даже когда ты купаешься.

Ее тело затрепетало. Купание. Его руки и его прикосновения.

– Распусти волосы. Сделай это для меня, Кристиана. Это было нечто среднее между приказом и просьбой.

Она заколебалась. Но ведь ей скоро выходить замуж за этого человека. Она не должна его бояться, уговаривала себя Кристиана, в то время как мятущийся разум призывал немедленно бежать.

Она посмотрела на него, умоляя вспомнить об их разговоре в саду, понять и подождать.

– Морван уже, наверное, приехал за мной. Нам надо возвращаться.

– Я дал ему знать, что мы здесь.

– Ну, тогда он скорее всего ждет во дворе. Он самане войдет в дом.

Дэвид указал на окно.

– Оно выходит во двор. Посмотри, ждет ли он тебя.

Кристиана подошла к окну и, встав на цыпочки, осмотрела пустынное пространство. Тихий голос Дэвида обволакивал ее.

– Он не придет. Он признал, что ты принадлежишь мне. Как и ты сама признала это.

Кристиана взглянула в чистое предвечернее небо. Какая-то часть ее отчаянно хотела вырваться отсюда. Но его прикосновения, слова, таинственная тишина в доме пробудили в ней и другие чувства, и сладостная, томительная истома охватила ее.

– Ты иногда пугаешь меня, – сказала она. – Я знаю, что не должна бояться, но не всегда могу с этим справиться.

Дэвид несколько минут молчал.

– Да, – наконец вымолвил он. – Для девственницы это естественно.

Она почувствовала, как он шагнул к ней, ощутила его присутствие у себя за спиной. Она и ждала, и страшилась, и все внутри ее напряглось, как струна, от этого ожидания.

Его рука легла ей на талию, и она судорожно вздохнула. Губы приблизились к ее обнаженному плечу, и он осторожно поцеловал оставленные коготками котенка царапины. Кристиана закрыла глаза, наслаждаясь его восхитительной близостью.

– Распусти волосы, Кристиана.

Она подняла руки и стала неловко вытаскивать шпильки. С каждой расплетенной, высвобожденной прядью она казалась себе все слабее и беззащитнее.

Тяжелые локоны волна за волной падали ей на спину, касаясь его рук. Она тряхнула головой, высвобождая последние пряди, и положила шпильки на подоконник.

Дэвид зарылся лицом в шелк ее волос, и его теплое дыхание овеяло ее шею.

Он повернул ее к себе и взял в ладони ее лицо, словно это было нечто хрупкое и бесценное. А затем запечатлел на ее губах осторожный, нежный поцелуй.

Она вздрогнула. Попыталась ответить. Поцелуй стал жарче, и Дэвид крепче сжал объятия. Ее руки поднялись и на мгновение замерли, прежде чем она решилась тоже обнять его.

После этого она ощутила в нем перемену. Его поцелуй стал настойчивее, он намеренно разжигал в ней желание. Его рука легла на ее грудь. Она ахнула и закрыла глаза.

Дэвид прижался губами к вырезу ее платья, а его пальцы ласкали ее грудь.

Страх подсказывал ей остановить его, но желание не позволяло сделать это. Ручейки желания слились в бурный, стремительный поток, и борьба с этим потоком казалась невозможной и бессмысленной.