Читать книгу - "Услышь мою тишину - Тори Ру"

Приставив трость к стеночке, я с трудом разуваюсь и, озираясь, прохожу в уют и тепло его квартиры.

Все здесь пронизано любовью, добром и надеждой — так заведено в семье Паши. Для него очевидным и простым является то, что мне всегда казалось сложным и ненужным.

Паша выруливает из спальни, на нем только джинсы, и я делаю вид, что в мире нет ничего интереснее ковра под ногами.

— Вот. Дуй в ванную. — Он протягивает мне футболку и полотенце. — Где шампунь — знаешь. Кричи, если что.

* * *

Демонстративно громко запираюсь на щеколду и перевожу дух. Сбежать не получится — в такую погоду даже такси не приедет на вызов.

— Ненормальная! — говорю я бледной тени в зеркале, быстро раздеваюсь и, сотрясаясь всем телом, становлюсь под душ. Задергиваю шторку, до предела выкручиваю оба крана и погружаюсь в блаженство. Струи шипят, обдают паром, успокаивают, согревают кровь.

Щедро лью на рубцы гель для душа с ароматом дыни, растираю его по плечам, груди и шее, и палец путается в тонком шнурке.

Стасин кулон. Он всегда со мной и не требует внимания, но именно сейчас вклинивается в мои намерения и освежает девичью память.

Что же я делаю?

Моя сестра любила этого парня и умерла… А я, голая, греюсь в его душе.

Тишина закладывает уши, заслоняет внешние звуки нестерпимым писком, озноб пробегает по позвоночнику, зрение отказывает.

Пошатнувшись, я прислоняюсь спиной к запотевшему кафелю, шарю по нему ладонями, и шторка с морским принтом исчезает.

* * *

35

…С холма открывается удивительный вид на дальние дали — темный сказочный лес, серебряное озеро, кровавый закат. Сорока выплевывает злые слова, и они режут по живому:

— Ее уже нет. Нет! А ты добровольно отказываешься от будущего. Ты одной ногой в могиле. Но все твои жертвы бесполезные, глупые, жалкие. Она бы не оценила их. Не прикидывайся, будто не знаешь этого! — Он сжимает кулаки, разглядывает побелевшие костяшки, замолкает и вдруг невпопад шепчет: — Вы делаете только хуже. Все вы…

Замерев, словно кролик перед удавом, я пытаюсь принять и осознать его слова. Сорока невидящим взглядом скользит по мне, моргает и, вздрогнув, приходит в себя:

— Какого черта ты вообще сидишь тут и разговариваешь со мной? Уезжай отсюда, вали в город. Перестань трусливо поджимать хвост, разыщи своего парня и будь счастлива!

Будь счастлива…

Нестерпимо горячая вода кусает покрасневшие стопы, я дергаюсь и снова обнаруживаю себя в ванной Паши.

Закрываю краны, опускаюсь на корточки, обхватываю руками колени и упираюсь в них подбородком.

Внезапно настигнувшее воспоминание вселило ощущение, что именно тогда Сорока поделился со мной чем-то личным, но я не услышала, не поняла…

Синие потусторонние глаза смотрели на меня с горечью, надеждой и верой, но я была слишком зациклена на своей боли, не замечая, что он тоже захлебывается ею.

«Сорока, ты — огромная дыра в моем сердце… Ты — словно память о чем-то утраченном, но самом важном… Помоги же мне. Дай намек!» — я борюсь с саднящей тоской, прижимаю к груди кулак и давлю до тех пор, пока не ослабевает спазм в горле.

Держась за скользкий край, выбираюсь из ванны и смотрю на собственное отражение в обрамлении серебряной рамы — разноцветные пряди, острые ключицы, уродливые шрамы и тени на тонкой коже.

Когда-то я была чистой, честной, открытой, доброй. Прекрасной, легкой и невесомой, как белые крылья бумажных самолетов с признаниями в самом важном. Но я изменилась, сделав несчастными близких.

«Никогда не забывай, кем ты был, когда был счастливым».

Догадка трогает сердце, на миг мне кажется, что я ухватила смысл… С недоумением и восторгом пялюсь на отрешенное существо в зеркале, и оно оживает.

Нельзя забывать о том, кем тогда я умела быть. Даже если все пошло кувырком, нельзя погружаться в болото.

Давно умерший мальчик написал эти слова будто специально для меня. Встав на моем пути к аду, он дал мне шанс откатиться назад и вернуться к жизни.

Воодушевленно вытираюсь мягким махровым полотенцем, ожесточенно сушу им волосы, ищу джинсы — я не могу предстать перед Пашей «во всей красе», но они оплывают грязными лужицами в корзине для белья.

Отлично.

Значит, Паша увидит, в кого я превратилась. Значит, он поймет наконец, что нам не по пути, и по миллионам своих дорог я пойду одна.

Мне даже не терпится посмотреть на разочарование, шок и омерзение, которое он испытает, и позитивный настрой сменяется досадой.

Решительно просовываю руки в длинные рукава и тону в неожиданно огромной футболке — она явно не Пашина. Этот мешок нереальных размеров из тех вещей, что предусмотрительно хранят в шкафу на случай незапланированных гостей…

Футболка опускается ниже коленей, прикрывает незавершенную сороку с безднами внимательных глаз и уродливые шрамы, спасая от провала.

Паша даже в такой ситуации остался собой и, словно нарочно, позаботился о моем комфорте.

Бодаю лбом прохладную дверь, заправляю за уши слипшиеся пряди, глубоко втягиваю влажный горячий воздух и, уняв глупый страх, выхожу.

Паша в домашних шмотках, висящих на нем как на модели, ошивается на кухне — замерев, всматривается в ливень за окном и не обращает внимания на агонию кипящего чайника.

Хватаясь за стены, бросаюсь к плите, кручу ручку конфорки, избавляю чайник от мучений, и истошный свист прекращается.

Паша оборачивается, и я нервно улыбаюсь.

Парень тоже натягивает улыбку, приглашает меня к холодильнику и широко раскрывает его:

— Вот. Доставай все! Нужно это прикончить. Порадуем матушку…

Прогоняю чудовищную неловкость, склоняюсь над гостеприимным нутром, забитым кастрюлями, сковородками и склянками с разнообразной едой и, офигев от такого изобилия, кошусь на Пашу.

В его глазах сияет священный ужас.

— Жалуется, что я редко ем и сычую дома, — сетует мой бывший друг, включая привычный сарказм. — А раньше ее не устраивало, что я пропадаю у вас и жру за троих.

Не могу удержаться и хихикаю, и он усмехается — нарочито цинично и обворожительно. Так, как умеет только он.

* * *

Микроволновка напряженно гудит, в ней что-то угрожающе пощелкивает, дом сотрясает оглушающий грохот грозы. Нагрузив посудой подносы, мы тащим их в Пашину комнату, переставляем содержимое на стеклянный столик у дивана и возвращаемся на кухню для следующего захода.

Опьянев от эйфории, я хвостом следую за Пашей, стараюсь не споткнуться о