Читать книгу - "Вечно ты - Мария Владимировна Воронова"

чем-то противоестественным, но время летит быстро, и в один прекрасный день обнаруживается, что вам уже пятьдесят. А секс у вас такой же, как и в двадцать. И как последние дураки вы все еще ощущаете себя молодыми, веселыми и шебутными.

Но любили помечтать, как состаримся, представляли, какими станем седыми и беззубыми, и спорили, кто из нас раньше впадет в маразм. Прогнозировали, что я ослепну, он оглохнет, но на двоих у нас останется один полный комплект органов чувств. Что ж, теперь Паша лежит в земле и не состарится больше ни на день. А мне, видимо, придется заводить собаку-поводыря.

Нет, не утешают меня генеральские слова. Я прожила с мужем почти тридцать лет, я знаю, кем он был.

– Как вы справляетесь? – мягко спрашивает Корниенко. – Скажите, Татьяна Ивановна, скажите, я что-то могу сделать для вас?

Честно, я бы засмеялась, настолько абсурдно звучит его вопрос в этих стенах. Но я только киваю и говорю, что обязательно попрошу его о помощи, когда она понадобится мне.

В следующую субботу я приглашаю Регину Владимировну к себе в гости. Думаю, не достаточно ли это серьезный повод, чтобы пропустить поездку на кладбище, но в итоге все-таки еду. Обязательно начну отвыкать, но попозже. Например, осенью, когда начнется холод, грязь и распутица и к могиле будет не подойти. Наверное, я все же лгу себе, когда говорю, что на кладбище ничего не чувствую, потому что становится тоскливо до железного привкуса во рту, когда я представляю себе могильный холмик, занесенный мокрой опавшей листвой, затерянный в пелене дождя.

У кладбищенской стены идет бойкая торговля цветами, настоящими и искусственными. Я беру две белые гвоздики, немного женственно, но красные ассоциируются у меня с праздником 7 ноября и больше ни с чем.

По дороге вижу, как какая-то женщина деловито протирает памятник тряпочкой, чуть поодаль молодая пара красит решетку серебрянкой, а за поворотом старушка рыхлит могилку тяпкой, будто грядку. Лица у всех сосредоточенные, но без особой скорби, просто люди обустраивают загробный быт. Особенно приятно смотреть на молодую пару, как они улыбаются друг другу и, кажется, совсем не думают о том, чью оградку красят. Но мне думается, что этот кто-то на них не в обиде.

Как знать, когда-нибудь и я буду приходить сюда не с грустью, а с хлопотами. Не вспоминать буду нашу жизнь, а строить планы: тут оградку подкрасить, а тут посадить бархатцы, и как бы так взять росточек от вот того плюща, чтобы прижился и так же живописно обвил нашу могилку. Буду вить наше последнее гнездо, что мне еще остается… И за этими заботами тоска отступит.

Складываю венки покомпактнее, хотя они и так лежали нормально. Кладу свои две гвоздики, что внезапно кажется мне глупым и казенным жестом. Мы не особенно увлекались ритуалом «дарить цветы», отчасти потому, что за полярным кругом найти их было сложновато, но главное, нам и так жилось неплохо.

Я не любила, что цветы вянут и невозможно определить, мертвые они или живые, когда их уже можно выкинуть в помойку, а когда надо еще пожалеть. Если сразу вянут, то деньги на ветер, если долго стоят – вода начинает вонять, и ваза потом плохо отмывается.

Стыдно признаться, но на праздники мы чаще покупали хороший коньяк, который имел перед цветами ряд серьезных преимуществ. Вообще с алкоголем у нас сложились прохладные отношения. Студентами, конечно, позволяли себе гульнуть, не без этого, но, когда прибыли служить, от пьянства пришлось отказаться. В любую минуту могла потребоваться наша помощь, значит, мы должны быть в здравом уме и твердой памяти. Паша не пил даже в автономках, понимал, что, если вдруг аппендицит или травма, а он лыка не вяжет, это значит экстренное всплытие и срыв боевой задачи. Ну а на берегу ему тем более было некогда, он метался между госпиталем и больничкой, наверстывал время, проведенное вдали от большой хирургии. Но когда работаешь на износ, иногда необходимо расслабляться, и порой мы с ним выпивали грамм по пятьдесят. Очень редко, не каждую даже неделю, так что бутылки, подаренной на двадцать третье февраля, хватало до Дня военно-морского флота и еще оставалось отметить годовщину свадьбы.

Так что нет, я, наверное, не сопьюсь, несмотря на зарождающуюся дружбу с Региной Владимировной, которая, похоже, не прочь заложить за воротник. Что ж, можно понять, после плотного общения с шизофрениками хочется иногда протереть извилины спиртиком.

А может быть, она считает, что мне так легче, и подыгрывает. Может, она и дружить со мной не хочет, просто помогает пережить остроту момента. Тогда тем более ей спасибо.

Мы договорились на восемнадцать часов, я как раз успею прибраться, сделать салат «Мимоза» и запечь в духовке курицу. Вино я уже купила, не какой-нибудь шмурдяк, а настоящую «Алазанскую долину». Может быть, посмотрим телевизор, но скорее всего, Регина Владимировна опять будет разглагольствовать о том, как плоха советская власть, а коммунизм – в корне ложная идеология.

Я так не считаю, но и возражать не возьмусь. Сначала меня немножко смущала внезапная откровенность начальницы, но вскоре я поняла, что просто не знаю, что такое быть одной. Я пока еще не вжилась в состояние, когда рядом нет человека, с которым ты можешь говорить, как с самой собой. Регине Владимировне после смерти матери долго пришлось молчать, а это, похоже, очень трудно, когда не с кем обсудить то, что тебя тревожит. Вот она и нашла отдушину в моем лице. Как ни крути, а мы с нею повязаны общей тайной – несуществующим панкреатитом Корниенко. Да и вообще, мне кажется логичным, что одинокие люди должны держаться вместе и поверять друг другу свои сомнения и тревоги.

Зачем-то я снова поправляю гвоздики и сажусь на свою любимую покосившуюся скамеечку. Еще минут десять побуду, и пора бежать, курица сама в духовку не прыгнет. После смерти мужа мне впервые есть куда торопиться кроме работы, и это немного странное чувство. Как будто приходишь с мороза в тепло, и начинает покалывать щеки и застывшие пальцы.

Вдруг замечаю знакомое лицо. Снова та девушка стоит возле свежей могилки. Вглядываюсь повнимательнее, и мне кажется, что я видела ее где-то еще, не только на кладбище. Вот только где?

Напрягаю память, но все бесполезно. Наверное, пациентка, а это уже профессиональное – забывать их лица. Хотя нет, такую милую девушку, оказавшуюся в психушке, я бы запомнила, а больше я в Ленинграде нигде не практиковала. Неужели она была студенткой медучилища, когда я там преподавала? Но тогда