Читать книгу - "Рыцарь и его принцесса - Марина Дементьева"

собой, забыв, что мне положено бояться близости огня, что назначено быть слабой и изнеженной, что дочери ард-риага не подобает так высоко подбирать подол…

Костёр был точно живое существо; во все стороны летели искры, оставляя в воздухе дрожащие изломанные росчерки. Когда настал наш черёд, я накрепко сжала ладонь Джерарда и пролетела сквозь облако обволакивающего пекла, точно сквозь Чистилище… Джерард увлёк меня, задыхающуюся от восторга, за собою в сторону, освобождая путь иным, с визгом и хохотом с разбегу прыгавшим через костёр, почти касаясь подобранными ногами высоко взмётывающих огненных языков.

Мы шли мимо костров и людей, уходили всё дальше от огня и света. Звуки искажались, глохли; золото и багрянец гасли в черноте, лишь дрожало, там, где смыкались земля и небо, желтовато-дымное марево. Джерард обернулся ко мне и спиною канул во тьму. Не размыкая рук, я последовала за ним.

Мы спускались с холма Тары, меж зарослей бересклета и жимолости. И люди на вершине вновь казались тенями, запертыми меж огней, но всё отдалилось; всё, к чему я стремилась прежде, утеряло в цене. Я утолила своё желание увидеть огни Бельтайна, я плясала средь них, я очистилась их жаром, и это было прекрасно. Эта ночь во всём виновата, не зря она зовётся колдовской! Она выманивает на поверхность души со дна её самое потаённое; от её волшебства желание обретает силу страсти. Я слышала мелодию дивного зова, и эхо её сладостно отзывалось внутри.

Мы ступили под сень благоуханной яблоневой рощи, тем свежей была её прохлада после диких танцев Бельтайна. Я прошлась меж призрачно серебрящихся яблонь, лёгкие их ветви касались головы и плеч. От пьяного мёда кружилась голова, и лёгким, как белая ветвь, казалось тело. Я обняла тонкое деревце, прижалась щекой к прохладной коре. На какой-то миг можно было предаться сладостной грёзе, будто этот крошечный и мимолётный Остров Яблонь — весь мир, наш мир, дивный мир, где мы с Джерардом одни, и никого меж нами, где ничего не значат законы, приличья… их нет. И ничего нет. Лишь эта ночь, лишь яблоневый запах волшебства… да, теперь я знаю, каков аромат магии! Древней магии, необоримой магии… магии любви.

Я давно и безнадёжно отравлена ею. И не желаю быть излеченной…

Я обернулась за долю мгновенья до того, как Джерард дотронулся до моего плеча. Ночь догорала, и хоть в бархатной её черноте неразличима ещё предрассветная серость, всем существом я чувствовала: она ждёт своего часа у дальнего окоёма, чтобы просачиваться по капле, размывать, как вода — сажу. Таяли костры — по головне, по искре, уносимой с холма; размётанные, исчезали с дымом. Веселье продолжало кипеть, но былой экстаз вырождался в агонию.

Ночь догорала. Наша ночь… единственная, что дана — во все годы. Я мучительно ощущала потерю её, потерю невозвратную, неназванной цены. Рассветной кровью она вытекала сквозь пальцы.

Я протянула руку, так легко решившись, точно бы кто-то направлял меня (женщина с тысячью лиц?), и коснулась груди Джерарда под тонким льном. И рассмеялась тихо.

— Неправду говорят, будто бы сидхе спрятали твоё сердце в ларце, что нельзя открыть. И где же змей о многих головах? Разве мне не следует бояться его ядовитых зубов?

Но его сердце, горячее, живое, выстукивает до странного знакомую мне мелодию, и ритм становится ещё быстрей, когда я коснулась его биения губами.

— Ангэрэт!..

Я медленно подняла голову. Он смотрел так, точно его впервые поцеловала женщина. Хотя, пожалуй, так и было. Едва ли сидхе терпели соперниц.

Но я забыла сказки нянюшки Нимуэ, не хотела помнить слова-остереженья Джерарда. Казалось, в тот миг я могла дотянуться до неба и разорвать магию сидхе, как паутину.

Я улыбнулась, так, как не улыбалась никогда, не умела. Так, как могла улыбаться та многоликая женщина, чью память пробудили во мне костры Бельтайна.

— Да, Джерард… Джед. Поцелуй меня…

Или по его венам также струилось колдовство Бельтайна, или вместе с памятью пробудилась во мне древняя женская власть, но он, повинуясь моему слову, с безмолвным возгласом качнулся навстречу. И за спиной моей была надёжная прохлада сестрицы-яблони, а грудь, живот и бёдра обожгло единым слитным, тесным касанием. Диво, как одежда меж нами не вспыхнула на наших телах! Впервые я так явственно ощутила мужскую силу и жар… и задохнулась прежде, чем губы Джерарда накрыли мои, разомкнувшиеся подобно цветку.

На его губах остался привкус верескового мёда и тонкий яд Бельтайна. Никто не учил меня этому, но я отвечала его порыву, движениям уст и тела. Подарить всю себя, душу и тело, и никогда не пожалеть о необдуманности дара, не усомниться в цене. А что останется взамен… Один ли год счастья, месяц ли… Одна ночь — и то отрада.

— Нет!..

Никогда прежде так сильно, с болью, не билось сердце; ему вторило ноющее чувство неполноты, незавершённости. Между нами точно разорвалось что-то… что-то, должное слить, спаять воедино; разошлось по живому. Джерард отшатнулся, отпрянул на несколько неверных шагов. Оставив меня, точно надкушенное яблоко. В нём я видела отображение собственного смятения, неутолённой жажды, как если бы погибающему без воды дают пригубить из чаши, а после с жестокостью изувера выливают сосуд на землю.

Но что со мною сталось? Или там, на холме, мы пили не вересковый мёд, но колдовской напиток из жимолости, что Бранвен[14] подала своей госпоже и моей соплеменнице, известной своей красотой и злой судьбою, Изольде? Что, если мы приняли любовное зелье из рук притворившейся человеком шутницы-сидхе? Ведь невозможно иначе испытывать такую страсть и боль!

Отведённой назад рукой я обвила яблоню, распрямляясь, глотая горечь.

— Ты жесток, отказав мне даже в праве мечтать…

— Несбыточные надежды ранят острее мечей. Ночь Бельтайна коротка. Настанет утро, и вернётся прежняя жизнь, где ты — леди Ангэрэт, а я — наёмник твоего отца. — В густых тенях я не видела его лица, но чувствовала, что его слова отравлены той же горечью. — А жизнь — она длиннее одной майской ночи. Хоть всю её — будь она невыносимо долга или немногим переживёт будущий рассвет — я буду помнить, Ангэрэт… Любить мне тебя за это или ненавидеть?

— «Odi et amo»[15]… это придумано не нами. Это было до нас. Как странно… кажется, это чувство может принадлежать безраздельно, сокровенно мне одной, мне первой, и никто другой не имеет на него права… — Я рассмеялась, не испытывая и тени веселья; я почти заболевала тогда. — Как глупо… что за вздор я говорю. — Я подняла руку, коснулась лба,