Читать книгу - "Все или ничего - Елена Ласкарева"

Самохин только досадливо отмахнулся.

Чтобы сподручнее было объясняться с непонятливым дядей, юная гимнастка сделала стойку на руках: теперь оба собеседника расположились одинаково — головами вниз.

— И вообще, дядь, кто тебя только воспитывал? — назидательным тоном произнесла девочка. — В помещении головные уборы принято снимать.

— Яйца, милая моя, курицу не учат, — так же назидательно отозвался Самохин и, крякнув, подтянулся, чтобы ухватиться за перекладину и спрыгнуть на пол.

Да, тяжеловат стал к сорока годам. Пресс не тот, что в молодости. Да какой там, к черту, пресс: спортивная куртка едва сходится на животе! Что же будет еще через пяток лет?

Интересно, замечают ли это воспитанники? Если и замечают, то помалкивают. Попробовали бы они пикнуть! Мигом бы вылетели не только из сборной, но даже из команды ЦСКА, основного «поставщика» фехтовальщиков высшего класса. Самохин для рапиристов-армейцев царь и бог. Захочет — продвинет и прославит, не захочет — пошлет подальше.

А эта малолетка-гимнасточка ему неподотчетна, вот и распустила язычок.

— Дядь, ты чего хотел сделать? Петлю с переворотом? Неправильно руки ставишь, давай покажу!

Наглая девчонка легко взлетела на брусья и принялась порхать над снарядом так, будто силы гравитации вовсе не имели над ней власти.

В зал с щебетом влетели другие детишки того же возраста — а это значило, что время, отведенное для тренировки рапиристок, вышло и зал переходит в распоряжение начинающих гимнастов.

Ирина Первенцева так и не явилась.

Два сверкающих клинка, звеня, соединяются. Они образуют крест.

Если бы я хотела иметь надгробный памятник, то только такой — серебристый, вспыхивающий под солнечными лучами.

Но я не желаю покоиться под памятником — каким бы то ни было.

Хочу жить и двигаться.

Хочу — значит буду. Привыкла добиваться своего.

Тем более что я не успела попрощаться с Андреем.

— Куда?! Прет как на буфет! Тут реанимация, гражданин хороший, а не проходной двор! — Нянечка решительно преградила вход в отделение.

«Гражданин хороший», светловолосый великан лет тридцати пяти, не смутился и не отступил. Только слегка прищурился, отчего в уголках его глаз образовались лучики.

— У меня есть разрешение главного врача, — сказал он вкрадчивым бархатистым голосом и шагнул было вперед. — Пропустили же меня охранники в корпус! У них там имеется на мое имя пропуск. С подписью и гербовой печатью.

Но бабулька уперлась обеими руками ему в живот — мужчина был чуть ли не вдвое выше нее:

— Врешь! Никого не велено пущать! Ничего не знаю. Прошмыгнул мимо солдатиков, они молодняк сопливый, а меня не проведешь.

— Да вон и само начальство, — величаво кивнул посетитель. — Спросите, если не верите.

По лестнице действительно спускался главный врач. Увидев пришедшего, кинулся к нему вприпрыжку, через две ступеньки, как пацан, широко расставив руки для объятий:

— Владимир Павлович! Рад, польщен, счастлив и… нет слов!

Однако, подбежав, главный сдержал свои эмоции и ограничился почтительным рукопожатием:

— Какие-то проблемы? Вы только скажите! Может, у вас со здоровьем что-то? Так наши лучшие специалисты… всегда… с превеликой радостью…

Нянечка переводила подозрительный взгляд с одного на другого.

Посетитель мягко повел головой, откидывая назад густые белокурые волосы:

— Со здоровьем, тьфу-тьфу, порядок. Просто у нас тут… видите ли… возникли некоторые разногласия. Сия очаровательная леди, — кивнул он на старушку, — отказывает мне.

— В чем отказывает? — оторопел врач.

— В праве посетить отделение.

— Да вы в своем уме, Федосеевна? — всполошился главный. — Вы знаете, кто это?

— Ну? — Бабку не так просто было взять на испуг.

— Баранки гну! — не выдержав, гаркнул. — Это же Владимир Львов!

— Да хоть Тигров! — еще ерепенилась старушенция, уверенная, что, несмотря на любое непослушание, ее не уволят: не так-то просто найти сотрудников на такую мизерную зарплату.

— Это, Любовь Федосеевна, наш главный спонсор, председатель Международного благотворительного детского фонда.

— Да хоть президент США! Мне-то что!

— А то! Он сегодня просто так, за спасибо, перевел нашей клинике такую сумму, какую мы из бюджета получаем за три года. Теперь, кстати, всем, и в том числе вам лично, будет выписана премия. Понятно, уважаемая?

Старушка ахнула и разжала по-боксерски выставленные сухонькие кулачки:

— Тот самый?! Благодетель?

Весть о неожиданном, словно с неба свалившемся даре уже успела облететь больничные коридоры.

Весь персонал — особенно женская его часть — мечтал хоть одним глазком поглядеть на благородного богача. Федосеевне посчастливилось первой.

Теперь, конечно, не могло быть и речи о том, чтобы такого необыкновенного человека «не пущать». Он был вправе осмотреть заведение, которое финансировал.

И Владимир Львов прошествовал в запретное отделение реанимации, благоговейно поддерживаемый под локти с одной стороны главным врачом, с другой — Федосеевной, которой для этого пришлось приподняться на цыпочки.

— Андрей! Андрей! Скорее приходи! Ты можешь не успеть!

Выходя на помост, он забирает в хвостик на затылке свои длинные прямые темные волосы.

И я поступаю так же со своими волнистыми рыжими.

Больше мы ни в чем не похожи.

У него блестящие черные глаза, у меня — прозрачные голубые.

У него густые соболиные брови вразлет, у меня — тоненькие и светлые, их и не видно издали.

Мы антиподы — но в то же время половинки единого целого. Мне без него не жить.

А с ним…

— Андрей! Приходи, тогда я выживу! Андрей…

— Галибин! Андрюха! Не ты случайно Первенцеву умыкнул?

— Умыкнешь ее, Константин Иннокентьевич, как же! Да она сама кого хочешь…

— Да знаю! — безнадежно махнул рукой Самохин. — Это я так… Вы же все время вместе… Видел ее сегодня?

— Да нет, — растерянно ответил Галибин. — Сам жду. Вот…

Он помахал перед тренером букетом тюльпанов, уже основательно подвявших.

— Обещала быть на тренировке, хотел ее поздравить… Двадцать лет ведь, юбилей.

— Свинство с ее стороны, — посочувствовал Самохин парню, а заодно и самому себе. — Самое натуральное свинство.

Из тренерской позвали:

— Константин Иннокентьевич! Вам звонят! — И дальше — приглушенно: — Из милиции, что-то насчет Первенцевой.