Читать книгу - "Ген медведя - Амира Рейн"

Моя мама, казалось, приняла диагноз, но не я. И только после того, как я получила второе мнение, а затем третье, наконец, сделала это.

Следующие три года были чередой назначений врача, пребывания в больнице и ухода. Моя мама уволилась с должности офис-менеджера в педиатрическом кабинете, которую любила и занималась почти два десятилетия. Я бросила юридическую школу, чтобы заботиться о ней. Это не было большой личной жертвой для меня, потому что моё сердце все равно не лежало к этому. Стать адвокатом было мечтой моей мамы и бабушки. Фактически, примерно во время диагноза моей мамы я пыталась набраться смелости, чтобы сказать ей, что хочу бросить юридическую школу и получить степень педагога начального образования. Это то, для чего я изначально хотела пойти в школу, решив в десять или одиннадцать лет, что хочу быть учителем, но моя мама и бабушка убедили меня в подростковом возрасте, что я предназначена для чего-то «лучшего», чем «вытирать носы первоклассников весь день», как однажды сказала бабушка. Итак, я каким-то образом оказалась в юридической школе.

В течение третьего года ее периодических химиотерапий моя мама начала говорить, что с нее хватит. Достаточно яда, достаточно его ужасных побочных эффектов, достаточно больницы. Достаточно всего этого. Она добавила, что, благодаря мне, она испробовала большинство вещей своего «списка желаний» и почувствовала себя «готовой двигаться дальше». Номер один в ее предсмертном списке был: «стать ближе к моей дочери — провести много времени вместе», и мы это сделали. Номер два в списке был «вид на Париж с вершины Эйфелевой башни», и мы сделали это. Во время нескольких месяцев перерыва между химиотерапией, когда моя мама чувствовала себя достаточно прилично, чтобы путешествовать, ее лучшая подруга Ирма и я взяли ее на недельные парижские каникулы, поднявшись на вершину Эйфелевой башни с ней не один раз, а три. Поскольку медицинские счета обанкротили мою маму к этому моменту, поездка была профинансирована пожертвованиями от ее друзей и чрезвычайно щедрым пожертвованием от одного из педиатров, на которых она работала.

Третья вещь в списке моей мамы — развеять прах моего отца в природном заповеднике рядом с нашим домом в пригороде Форт-Уэйне, и мы это сделали. Он и моя мама были женаты чуть более десяти лет, когда он умер, полуприцеп, на котором он ехал, сложился пополам на ледяном шоссе. Мне не было и девяти. Из-за того, что его смерть была такой неожиданной, и потому что он был довольно молодым человеком в то время, он и моя мама никогда не обсуждали, что он хотел сделать со своим телом после смерти. Его мама и брат, которые были его единственными близкими членами семьи, скончались к моменту его несчастного случая, поэтому они не смогли помочь моей маме разобраться. Поэтому она решила кремировать моего отца, храня его прах в бронзовой урне в нашем доме, сказав, что когда-нибудь, когда будет приближаться ее «время», она развеет его в заповеднике, который они оба любили, и где она хотела, чтобы ее прах тоже был развеян.

Четвертая и последняя вещь в списке моей мамы была: «подержать внука на руках», и, к большому сожалению, я не могла помочь ей с этим. Мало того, что я не была замужем или в серьезных отношениях с человеком, с которым хотела бы иметь ребенка, я едва встречалась с тех пор, как моя мама заболела раком. Мужчины просто не были приоритетом в моей жизни, не то чтобы они когда-либо были. Моя мама и бабушка всегда призывали меня уделять приоритетное внимание школе и достижениям, а не свиданиям, желая, чтобы я создала карьеру, прежде чем даже подумала о замужестве, и я всегда соглашалась с этим. Это не означало, что у меня не было нескольких серьезных отношений в подростковом возрасте и в двадцатилетнем возрасте, но у меня никогда не было парня, за которого я хотела выйти замуж. Все мои бойфренды в конечном счете разочаровывали меня так или иначе, не говоря уже о том, что, хотя я сильно переживала о каждом из них, я никогда не испытывала «землетрясения», которое велела мне искать прапрабабушка Мэри.

Когда моя мама начала выражать свое удовлетворение тем, что она смогла вычеркнуть из своего списка и не хотела продолжать периодические химиотерапевтические процедуры, я пыталась изменить ее мнение, умоляя ее просто продолжать держаться. Несмотря на то, что врачи все еще говорили, что ее рак неизлечим, у меня все еще была небольшая надежда, что, возможно, они ошибались. Может быть, когда-нибудь химиотерапия спонтанно приведет к ремиссии рака у моей мамы, или, может быть, однажды будет открыто лекарство или новое лечение. Нам просто нужно было выиграть время, насколько это возможно, как я чувствовала.

— Нет, — сказала моя мама однажды у нас дома, за чаем. — Я очень устала, Сэм. Я устала. Больше никакой химии. Последний раунд был большим, чем я могу вынести, и я не собираюсь проходить через это снова… не ради того, чтобы купить еще несколько месяцев жизни, прожитых, чувствуя себя абсолютно ужасно.

— Но…

— Нет… с меня хватит, Сэм. Этот рак невозможно вылечить, и я готова позволить всему идти своим чередом. Я готова позволить вещам идти своим чередом, пока я все еще чувствую контроль над всем этим.

С этими словами мама встала из-за стола, схватила трость и начала выходить из кухни. Трость была недавней покупкой, куплена всего пару недель назад, чтобы помочь маме ходить в ее быстро слабеющем состоянии. Перед покупкой трости ей иногда приходилось ходить, захватывая столешницы для поддержки. Однажды я вошла на кухню и увидела, что она сидит на полу, говоря, что ей просто нужно «немного отдохнуть», пробираясь от стола к раковине, которая находилась на расстоянии около пятнадцати футов. Увидев ее в таком ослабленном состоянии, я начала плакать, сидя рядом с ней на полу, но она сказала мне не «тратить» мои слезы на нее.

— Есть много людей, которым намного хуже, ты знаешь, — сказала она. — Есть дети, которые болеют этим видом рака; и я была благословлена, что провела сорок с чем-то хороших лет на земле, прежде чем он достал меня.

Отсутствие жалости к себе у моей мамы было одной из вещей, которыми я всегда восхищалась. Будучи молодой вдовой, она тоже не тратила много времени на жалость к себе.

— Жизнь слишком коротка, чтобы тратить на это время, — однажды я слышала, как она сказала подруге. Теперь стало ясно, что она не ошибалась.

Через несколько часов после