Читать книгу - "Зацепить 13-го - Хлоя Уолш"

Когда Даррен решил на год уйти из хёрлинга и вплотную заняться подготовкой к выпускным экзаменам, у отца снесло крышу. Месяцы отчаянных споров и физических столкновений закончились крупным скандалом, после которого Даррен собрал вещи, вышел за дверь и больше не вернулся.

С того вечера прошло пять лет, и, кроме поздравительных открыток на Рождество, от него не было ни слуху ни духу.

Мы не знали ни его адреса, ни номера телефона.

Он как в воду канул.

После этого все давление, которое доставалось Даррену, перешло на остальных сыновей, которые в отцовских глазах были нормальными.

Если он не коротал время в пабе или букмекерских конторах, то всегда таскал мальчишек на тренировки и матчи.

Все внимание он уделял им.

Во мне он не видел никакого проку; одно слово — девчонка.

Я не показывала успехов в спорте, не блистала в учебе и не входила ни в какие клубы.

В глазах отца я была просто ртом, который надо кормить до восемнадцати лет.

Эти слова я не придумала. Отец без конца говорил их мне по любому поводу.

После пятого или шестого раза я выработала к ним иммунитет.

У отца отсутствовал интерес ко мне, а у меня — к тому, чтобы лезть из кожи вон, пытаясь соответствовать его иррациональным ожиданиям. Я все равно никогда не буду мальчиком, а потому незачем стараться ублажить человека, чье сознание застряло в пятидесятых.

Я давно уже устала вымаливать любовь у того, кто, по его же словам, никогда не хотел моего появления на свет.

Однако меня тревожило то, как отец давил на Джоуи, и поэтому я чувствовала себя такой виноватой, когда брат приходил мне на помощь.

Нынешний год для Джоуи был шестым и последним в средней школе. Добавьте к этому все его прочие заботы: ГАА[7], подработка на автозаправке, подготовка к экзаменам на аттестат зрелости и, наконец, Ифа — его девушка.

Я знала: когда мне больно, боль передается и Джоуи. Я не хотела быть ярмом на его шее, объектом его постоянной опеки, но сколько помню, так оно всегда и получалось.

По правде говоря, я больше не могла выносить огорчения в его глазах, возникавшего, когда мы встречались в школе. Проходить мимо него по школьным коридорам и знать, как он, взглянув на меня, меняется в лице.

Надо было отдать должное учителям в БМШ: они пытались защитить меня от толпы школьных линчевателей. На второй год моего пребывания там миссис Фолви — преподаватель-консультант — даже договорилась о встречах со школьным психологом раз в две недели. Потом школе урезали финансирование, и эти встречи прекратились.

Мама сумела наскрести денег на частного психотерапевта. Но каждый сеанс стоил восемьдесят евро, и мама просила, чтобы я не делилась всеми своими мыслями. Я сходила туда пять раз, после чего соврала маме, что мне стало лучше.

Лучше не стало.

Лучше никогда не становилось.

Я просто больше не могла смотреть, как мама выбивается из сил.

Я презирала себя за то, что была для нее финансовой обузой. И потому смирилась, нацепила на лицо улыбку и продолжила каждый день ходить в ад.

Однако буллинг не прекращался.

Ничего не прекращалось.

Но однажды все-таки прекратилось.

В декабре прошлого года, за неделю до Рождества и спустя три недели после аналогичной стычки с теми же девчонками, я пришла домой в слезах. Школьный джемпер спереди был разорван, я дышала ртом, потому что в нос насовала бумажных салфеток, чтобы остановить кровотечение. Лицо мне расквасили пятигодки, яростно утверждавшие, что я пыталась охмурить кого-то из их дружков.

Это была наглая ложь — меня обвиняли в попытке соблазнить парня, на которого я никогда не обращала внимания, — и еще одно из множества жалких оправданий для расправы со мной.

И в тот день прекратила я.

Прекратила врать.

Прекратила притворяться.

Просто прекратила.

Тот день стал переломным не только для меня, но и для Джоуи. Он вернулся домой и сообщил: его на неделю исключили из школы за то, что отдубасил братца Киры Малони — моей главной истязательницы.

Наша мама только взглянула на меня и забрала документы из школы.

Вопреки желаниям отца, считавшего, что мне нужно научиться давать сдачи, мама пошла в местный кредитный союз и взяла заем для оплаты вступительного взноса в Томмен-колледж — платную частную среднюю школу, находившуюся в пятнадцати милях к северу от Баллилагина.

Я хоть и тревожилась за маму, но знала: если я еще раз переступлю порог БМШ, назад уже не вернусь.

Я исчерпала свой лимит.

Передо мной замаячила вероятность более счастливой жизни, и я обеими руками за нее ухватилась.

И хотя я опасалась, что за переход в частную школу мне прилетит от ребят из нашего района, я знала: вряд ли это будет хуже того дерьма, которое остается в прошлом.

И потом, я буду учиться в одном классе с Клэр Биггс и Лиззи Янг, с которыми дружила в начальной школе. Это мне пообещал мистер Туми — директор Томмен-колледжа, когда на рождественских каникулах мы с мамой ездили туда записываться.

Мама и Джоуи неустанно меня поддерживали и подбадривали. Мама взяла дополнительные смены в больнице, где работала уборщицей, чтобы заплатить за мои учебники и форму, которая включала блейзер.

До Томмен-колледжа блейзеры я видела только на мужчинах во время воскресной мессы и ни разу на подростках. А теперь он станет частью моей повседневной формы.

Я переходила в другую школу в середине учебного года — очень важного года, поскольку в конце его меня ожидали промежуточные экзамены. Это стало причиной раскола в нашей семье. Отец был в ярости из-за необходимости тратить тысячи евро на образование, которое в муниципальной школе через дорогу не стоит ни цента.

Когда я попыталась объяснить отцу, что моя жизнь в муниципальной школе была далеко не так легка, как у его драгоценного сына — звезды ГАА, он отказался слушать, велел заткнуться и недвусмысленно оповестил, что не собирается поддерживать мое обучение в частной школе, где все повернуты на регби и учатся сплошь напыщенные клоуны и мажоры.

Я и сейчас помню слова, вылетавшие из отцовского рта: «Подняла морду — и кочергой не достанешь», «Не для регби и частных школ тебя растили» — и особенно мою любимую: «Не ровня ты этим сучкам».

Мне хотелось крикнуть: «Тебе не придется за это платить!» — потому что с тех пор, как мне исполнилось семь, отец не работал ни дня, а кормила всю семью мать. Но