Читать книгу - "Брак - Диана Джонсон"

«Я так и не смог понять, что означает опасность для французов, – как-то писал Тим. Этот отрывок Анна-Софи перечитывала несколько раз. – Она влечет их иначе, чем нас. Возможно, это компенсация за то, что в важные для страны моменты все они в целом избегали опасности. А может быть, принадлежность к древней цивилизации придает им дальновидность, которой недостает нам, обладателям мнимого оптимизма, убежденным, что нам предстоит еще многому научиться. Мы благоразумны, а они слишком быстро водят машины, устраивают гонки в пустынях, переплывают океаны на крохотных суденышках, карабкаются на небоскребы, ходят по канатам, забивают артерии продуктами, богатыми холестерином, и загрязняют легкие дымом “Голуаз”».

За этот абзац Эстелла похвалила его – по мнению Тима, без иронии, – но Анна-Софи была с этим не согласна.

Даже не задумываясь о том, как поведет себя загнанный в угол человек, Анна-Софи разыскала сторожа месье Мартена и запретила ему до конца дня отпирать дверь, ведущую к лестнице.

– Если кому-нибудь понадобится на второй этаж, отправьте его ко мне, – попросила она.

Дождавшись, когда в полдень месье Энрону что-то понадобилось на складе, она решительно взялась за дело. По лестнице они поднялись втроем – она, Энрон и Мартен. Анна-Софи шагала по ступеням, сжимая тонкими пальцами пачку «Мальборо». Она не ошиблась: американец действительно был наверху – он сидел на стуле и читал газету, но встал, как только услышал их шаги. После секундного замешательства его улыбка стала вежливой, манеры – сдержанными, словно он ждал гостей. По-французски он говорил с сильным акцентом. Улыбнувшись Анне-Софи, он уставился на нее в упор.

– Прошу прощения, – произнес он. – Кто-то меня запер. Я надеялся только, что мне не придется провести здесь еще одну ночь.

Он снова улыбнулся, невозмутимо надел пиджак, сложил газету и направился к лестнице.

– Благодарю за то, что вызволили меня.

Он был наделен мрачноватой, байроновской красотой. Анна-Софи читала стихи лорда Байрона и других английских поэтов. Самообладание незнакомца восхищало ее.

– Месье, объясните, что вы здесь делаете? – начала она.

– Все вещи целы? – забеспокоился Энрон.

В разговор вмешался сторож, враждебно настроенный к незнакомцу. Анна-Софи понимала, что месье Мартен чувствует себя виноватым – за то, что не сторожит склад и по ночам.

– Объясните, месье, что вы здесь делаете?

Не отвечая, незнакомец начал спускаться по лестнице, маскируя поспешность рассчитанным спокойствием.

Помедлив секунду, Анна-Софи оглядела помещение. Ее сердце забилось сильнее. Ею овладело разочарование. Таинственный гость уходил. Значит, больше они о нем ничего не узнают. На полу валялись картонная коробка из-под жареного картофеля, апельсиновые корки, салфетка. Наверное, он пробыл здесь несколько дней, а малую нужду справлял в керамическую стойку для зонтов, прикрывая ее блюдом, чтобы приглушить острую аммиачную вонь.

Когда она и Энрон спустились, двое полицейских уже держали американца за предплечья, месье Мартен что-то объяснял, бурно жестикулируя, а американец сердито возражал ему на сносном французском.

– Если бы я от кого-то скрывался, меня здесь уже не было бы, верно? – оправдывался он, и в его голосе сквозили раздражение и, как показалось Анне-Софи, страх. Услышав это, она раскаялась в том, что выдала незнакомца.

Потом полицейские куда-то повели его, и никто не мог объяснить почему. Судя по всему, полицейские были не из тех, что обычно следили за порядком на Блошином рынке, а те, которые осматривали труп месье Будерба. Когда американца уводили, он оглянулся через плечо и окинул Анну-Софи взглядом, значение которого она так и не смогла истолковать. Он упрекал ее? Или умолял? В этом беглом взгляде чувствовались поэзия, страдание и интимность.

Анна-Софи не была лишена присущей французам склонности сочувствовать жертвам бюрократии и равнодушия, людям, подозреваемым в преступлении, страдающим от грубости полицейских. Такое сочувствие и великодушие – нравственная роскошь, которой в Америке уже не сыщешь, сказал бы Тим. Но откуда ему это знать? Он всю жизнь провел во Франции.

И вот, став виновницей ареста американца, Анна-Софи вдруг испытала желание вырвать его из лап полиции, для начала заявив, что она вовсе не возражает против его пребывания на складе. Возмущенные, хлесткие фразы, адресованные полицейским, проносились у нее в голове. Но поскольку излить негодование на тех, кто увел незнакомца, было невозможно, она обрушилась на тех полицейских, которые по-прежнему торчали возле опечатанного склада месье Будерба. Ей объяснили, что они тут ни при чем. Им не известно, куда увели американца.

Негодование Анны-Софи подхлестывалось тем, что она невольно оказалась пособницей полиции. Она попыталась исправить положение.

– Как свидетельница и соседка, уверяю вас, – она была готова поручиться, что американец только что оказался на месте преступления и не имел к нему никакого отношения; ни она, ни ее коллеги ничуть не встревожились, обнаружив его на складе, – ничего не пропало.

Полицейские нетерпеливо выслушали взволнованную, миловидную молодую женщину в короткой клетчатой юбке, не скрывающей стройные ноги, и в платке от Эрмес с рисунком стремян и пряжек. Сержант помог ей прикурить сигарету, коснувшись ее пальцев, и заверил, что они никак не связаны с арестом незнакомца, что этим занимается совсем другое подразделение, которое охотилось за ним несколько дней.

– Мадемуазель не следует винить себя.

– Какая разница, – отозвалась безутешная Анна-Софи.