Читать книгу - "Игра титанов: Вознесение на Небеса - Хейзел Райли"

пол, занимая ту же позу, в какой недавно лежал Арес. Уставившись в потолок, раскидываю руки, стараясь найти удобство. Не знаю, сколько проходит времени. Телефона при мне нет, но я помню, что, когда подняла глаза к окнам, солнце стояло в зените. А потом — будто кто-то вырезал кусок плёнки. Пропуск на целый час. Мысли вязнут, снаружи сгущаются тучи, скрывая солнце.

Наверное, я уснула. В конце концов, усталость тела взяла верх: без неё мысли разорвали бы меня изнутри, и я не сомкнула бы глаз.

Я переворачиваюсь на бок, спина ломит. Тяну руку — и задеваю что-то, что звякает. Поднимаюсь на локте.

Рядом стоит поднос. На нём — белая прямоугольная тарелка. Судя по слипшейся в комок пасте, спагетти тут уже давно. Зато бутылка воды ещё прохладная. И под тарелкой зажат листочек.

Me synchoreís. Aplós fovámai min se cháso.

Hades

(«Прости. Я просто боюсь потерять тебя» по-гречески.)

Часть сердца тут же успокаивается: он дал о себе знать, значит, не сердится. Но тут же в голову закрадывается вопрос — какого чёрта он написал это не по-английски? Похоже, мне правда стоит учить греческий. Что-нибудь полезное, а не только фразы, как просить Хайдеса раздеться.

Вздыхаю и беру вилку, аккуратно завернутую в белую салфетку. Втыкаю её в холодный комок и наматываю длинную прядь пасты. Стоит макаронам коснуться языка, понимаю, насколько голодна. Начинаю есть жадно, забыв о том, как слиплись спагетти.

Я почти опустошила тарелку, когда до меня доходит новый звук. Я замираю, прислушиваюсь. Скрипка. Или виолончель. Недалеко. Мелодия затягивает, как пение сирены.

Осушив половину бутылки, бросаю всё и выхожу в коридор. Осторожно иду к гостиной, откуда можно пройти в спортзал. Там сбоку дверь приоткрыта.

За ней — пустая комната с паркетом и росписями на стенах, на которые я даже не смотрю. Потому что есть нечто важнее.

Комната не пуста. В углу стоит Кронос, глаза закрыты, и играет на скрипке. Смычок скользит по струнам. Я никогда не любила классику, но это… одно из самых прекрасных звучаний, что я слышала. В каждой ноте — боль. И вместе с ней — надежда, что она однажды утихнет.

Я уже готова заговорить, сама не знаю зачем, когда замечаю ещё одну деталь. Неподалёку — круглый деревянный столик. На нём один стакан воды, наполненный наполовину. Полон или пуст — как посмотреть.

Мелодия подходит к концу, и я это чувствую, даже не будучи знатоком. Звуки становятся мягче, легче… и вот смолкают. Но эхо держится на стенах, словно сама комната не хочет отпускать эту красоту.

— Я сам написал этот фрагмент, — говорит Кронос. — Лет пятнадцать назад. «I balánta tis Ártemis». Баллада Артемиды. — Он открывает глаза и улыбается. Он знал, что я здесь.

У меня вспотели ладони. Я тут же жалею, что осталась. — Она… красивая, — слова вырываются сами, я не успеваю их удержать.

Его лицо озаряет довольная искра. Он убирает скрипку в футляр, подходит к столику. Ведёт пальцем по краю стакана, очерчивая круг за кругом. — Я написал её вскоре после того, как потерял тебя. Вернулся в приют, чтобы забрать. Но кто-то успел раньше. Твой отец. Твой нынешний отец и Ньют.

Я колеблюсь. — Она звучит… грустно. Всего лишь из-за того, что ты не смог меня удочерить?

Он усмехается глухо. — Грустно? Скорее отчаянно. Боль была чудовищной. В голове, в сердце. Для меня ты стала дочерью в тот самый миг, как я увидел тебя.

— Жутко, — вырывается у меня.

Он кивает. — Знаю. Не все понимают, насколько силён отцовский инстинкт.

— Это не «отцовский инстинкт». Это… безумие.

Кронос кривит губы, залпом допивает воду и стирает капли с губ. Улыбается. — Ты ведь знаешь, как это — пить до тошноты, от жажды? Чувствовать, как вода бурлит в животе?

— Знаю.

— Вот это я хотел тебе дать. Изобилие. Всё, что тебе нужно. И даже то, что не нужно, Артемида. — Его голос — почти молитва. — Тебе не нужно бояться принять соглашение.

Я снова говорю, не фильтруя. — Это значит — стать одной из вас?

В его лице вспыхивает надежда. Он садится, поворачиваясь ко мне. — Ты не будешь моей дочерью по закону. Это невозможно: тебя уже усыновили. Но контракт создаст особую связь. Ты станешь как бы дочерью для меня и сестрой для других.

Все мысли уходят к Хайдесу. — Почему ты так сильно хочешь меня?

— Потому что ты чудесна, Хейвен, — просто отвечает он.

— Мне этого мало. — Я пятюсь. Потом останавливаюсь, любопытство сильнее. — Я хочу ответов. Хочу знать, почему не помню приют. Хочу знать о Хайдесе и той девушке. О себе и Аполлоне. Всё.

Кронос улыбается, будто я первая, кто задал ему по-настоящему важные вопросы. — Всё узнаешь. Когда станешь одной из нас. Когда выйдешь из Лабиринта Минотавра. Обещаю.

Он достаёт телефон, показывает экран. На нём сумма и кнопка «перевести». Его второе обещание с утра: он закроет половину долга уже сейчас, стоит мне сказать «да».

Ньют может не выйти из лабиринта. Может не выиграть деньги. Может оказаться изуродованным, как Хайдес. Или погибнуть. Я могу получить половину суммы уже сегодня. И смогу торговаться с Кроносом о деталях. Смогу ли выдержать мысль, что он будет звать меня «Артемида»? Смогу. Смогу ли мириться с тем, что придётся управлять игровым залом? Смогу. Смогу ли…

— Никаких отношений с Хайдесом.

Будто прочёл мои мысли. Я сжимаю кулаки, и он замечает это сразу. Ему смешно.

— Почему? — выплёвываю.

Кронос поднимается с усталым вздохом. Разглаживает чёрную рубашку, не торопясь, будто важно убедиться, что она сидит идеально.

— Артемида и Афина — две богини, что отвергают мужчин. Целиком посвящены лишь своим занятиям. Не тратят время на подобные вещи. И, главное, ты не можешь состоять в отношениях с одним из братьев. Пусть даже вы не связаны кровью, пусть даже нет официального усыновления. Репутация семьи превыше всего. Я хочу, чтобы ты любила Хайдеса как брата. И ничего больше. Сможешь, Хейвен? Сможешь ради семьи отбросить эту глупую связь?

Я думаю о Ньюте. О своём отце. О матери.

— Да, — мой ответ вырывается как захлебнувшийся хрип.

— Прости, что?

Я сглатываю, с усилием прочищая горло:

— Да. Я согласна.

Кронос одаривает меня улыбкой — искренней, широкой, во весь рот. Та заразительная, что меняет всё его лицо, даже глаза. Не его обычная, самодовольная и пугающая. Нет, он и правда счастлив. Счастлив, что получает меня. И я не знаю, стоит ли ощущать себя польщённой или до смерти напуганной.

Он кивает куда-то за мою спину:

— Лучше