Читать книгу - "Грешники и святые - Эмилия Остен"

Мы сидели кружком у камина, в руках вспыхивали иголки — не стоит тратить время лишь на праздные разговоры, когда можно одновременно вышивать или цветы, или пастораль, или же веселых пастухов. Я занималась узорами на крыльях диковинной птицы, звучащие вокруг слова вплетались в стежки — я словно записывала разговор разноцветными нитками. И позже смогу вспомнить: вот, когда я вышивала эти перья, отец Реми рассказывал о Провансе.

Он говорил неторопливо, как всегда. Привычно лежали в его пальцах янтарные четки, и отец Реми еле заметно поглаживал их. Я хорошо видела его руки, а выше взгляд не поднимала. Но голос его лился, обволакивал, и мне становилось то душно, то слишком холодно.

— Наша маленькая церковь Святого Лаврентия стоит на склоне горы. Вся деревушка Пин-прэ-дю-Рюиссо — это одна улица, растянувшаяся по крохотному кусочку земли. Вокруг нас — скалы, поля, спускающиеся террасами, и виноградники. Овцы, пасущиеся на обрывках зеленых лугов, издалека похожи на пушистые комки снега.

И он говорил дальше, дальше. В его словах вставали горы, над которыми висит необъяснимо синее небо; зеленовато-желтый свет делает контуры предметов особенно четкими, а плоды — еще более яркими. Когда приходит мистраль, говорил отец Реми, он приносит запахи жасмина и роз из полей вокруг Грасса, благоухание миндаля и винограда, сосен и эвкалиптов. Там жарко светит южное солнце, там растут самшитовые кусты, оливы пахнут серебром, стрекочут цикады, шумят рынки в городках у подножия Альп. Там продают лавандовый мед и острые сыры из козьего и овечьего молока, засоленные с пряными травами оливки, веселые полосатые ткани, связки чеснока, розовое вино, зеленые тарелки с растительным узором. Крепкая кладка строений темнеет со временем, через голубые горные реки перекинуты горбатые мостики, помнящие Карла Великого; когда облака спускаются низко, исчезает земля внизу. Однажды, говорил отец Реми, опустилось тонкое облако, тонкое и низкое, и закрыло землю, оставив большую часть горы над собой, и вот мир внизу исчез, остались застывшие над белой пеленой горы, осиянные ярким солнцем. И тогда цвета еще сильнее заиграли, сделались еще красивее: охра, синь, терракота.

Десятого августа, говорил отец Реми, в день святого Лаврентия, крестьяне украшают храм цветами, а на маленькой площади перед церковью устраиваются пляски. Расставляют столы, в глиняных чашках плещется молоко, и вино такое сладкое летом, так пахнет прохладой и простором! Сидишь за столом, рядом смеются загорелые босоногие дети, их мать режет розовое копченое мясо, приправленное тмином и розмарином. Нигде не готовят такой рататуй, как в деревушке Пин-прэ-дю-Рюиссо.

И его слова странным образом успокаивали меня. Отец Реми тихо смеялся, отвечал на вопросы женщин, перебирал свои четки, а я вышивала перо за пером, перо за пером, вшивая в себя этот неторопливый вечер, это призрачное спокойствие, которого мне осталось так мало — а может быть, совсем не осталось.

Возможно, я когда-нибудь окажусь в Провансе, в том Провансе, о котором отец Реми говорит, и когда увижу эти лавандовые поля, ярко-желтые дороги, темные стены старых церквей, то лишь о нем и вспомню. Кем я тогда буду? Кем стану?..

Отец Реми позвал меня к исповеди перед ужином на шестой день после того, как я все про него и себя поняла.

Он, как обычно, сидел в первом ряду, я, не глядя, прошла сразу в исповедальню. Если отец Реми и озадачился таким моим поведением, то я этого не увидела. Через минуту зашелестела сутана, он вошел и закрыл за собой дверь, и мы оказались в полутьме, разделенные перегородкой — и чем-то гораздо более крепким, чем она.

Я пробормотала обычные свои грехи, добавив к ним грех чревоугодия, но, по-моему, насчет последнего отец Реми мне не поверил: в последнее время ела я плохо. Он тоже не настаивал и не стремился докопаться до истины: голос его из-за загородки звучал спокойно, серо. Как будто ему не было дела до меня, как будто он во мне разочаровался. Но что я могла поделать? Рассказать ему все? Нет. Я не могу так рисковать, не могу ему довериться. А вдруг он предаст меня?

В конце исповеди я все же решилась на небольшой шаг.

— И еще меня мучают сны, отец Реми.

— Сны? Что же такого в этих снах, что вас мучает?

— Я там с мужчиной, святой отец.

— Вот как.

Он помолчал. Ни разу мы с ним не говорили о любовной связи, о плотских желаниях, лишь о чувстве, что приходит в душу.

— И это ваш жених?

— Нет, это не он.

Сказав, я почувствовала дрожь в позвоночнике, отрезвляющее дыхание четких мыслей. Отец Реми пытался играть со мной, хотя я так и не поняла ни причин, ни смысла его игры, а могу ли я сделать то же самое?

— А кто же?

— Я не вижу его лица, — солгала я, внимательно вслушиваясь в интонации, дыхание священника. — Только чувствую тепло, вижу его руки. И там, во сне, он меня целует. Целует и касается.

— Мы не можем управлять своими снами, — произнес отец Реми уже более живо, чем вначале. — Злу несть числа. Дьявол порою искушает нас, пробравшись в сновидения. Что же, вам неприятно то, что с вами делает тот неизвестный мужчина?.

— Наоборот, святой отец. Мне приятно. Мне хотелось бы, чтобы так случилось и наяву. Это очень плохо, я знаю, однако каждый раз просыпаюсь с улыбкой.

— Гм„— сказал отец Реми, чем изрядно меня развеселил.

Мое настроение изменилось, будто сдули пыль. О, если я не могу коснуться возлюбленного, то хотя бы подразню, во мне уже нет ничего святого, никогда особо и не было. Я не безбожница, но мой Бог многое мне прощает. Грехи становятся так забавны, как только входишь во вкус.

Молчание затягивалось, и я, засмеявшись, спросила:

— Святой отец?..

— Возносите молитвы к Господу, дочь моя, — сказал он. — Если говорим, что не имеем греха, — обманываем самих себя, и истины нет в нас. Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом. Все в ваших руках и в руках Божьих. Если подуешь на искру, она разгорится, а если плюнешь на нее, угаснет: то и другое выходит из ус г твоих…

— Отец Реми, — перебила я его, — это все кто-то другой сказал, не вы. Я вас не слышу.

Он задвигался, зашуршал там у себя, скрипнула дверь, по моему лицу скользнул луч света, и в тот же миг дверь с моей стороны распахнулась.

— Выходите, Маргарита, — велел отец Реми.

Озадаченная, я встала и вышла, он посторонился, пропуская меня, и сложил руки на груди. Мы стояли друг напротив друга, и впервые я не видела в лице священника ни радушия, ни приязни, ни даже отстраненности.

Впервые я не нравилась ему.

— Бог — не шутка, — произнес отец Реми негромко, — и как бы вам ни хотелось дерзить, дочь моя, впредь смиряйте свои желания.

Он осенил меня крестным знамением и вновь закрылся от меня, сложив руки. Крест на его груди ловил блики, Маргарита Антиохийская молча нависала над головой.