Читать книгу - "Лев любит Екатерину - Ольга Игоревна Елисеева"

Чернышеву это не понравилось. Нет, не мог он положиться на свою команду. Поражение Кара привело офицеров в уныние, казаков и калмыков – в едва скрываемую радость, а солдат – в возбужденный трепет. Они еще повиновались. Но с каждой минутой все неохотнее. Все наглее и непроницаемее становились их лица. Каждая команда выполнялась нарочито медленно – с оттягом.

Полковник не знал, на что решиться. То ли возвращаться к Симбирску. Да не отрезан ли путь? То ли идти вперед на Оренбург, где уж точно ждут от него помощи. За последний вариант говорило многое. У Рейнсдорпа три тысячи человек. Вместе служивые приободрятся. В крепостных стенах они вынуждены будут защищаться от нападающих и вряд ли склонятся к измене. Сообща легче ждать помощи от правительственных войск. Оренбург не в пример Симбирску укреплен лучше. И, наконец, самое главное – он, Чернышев, единственный сведущий в военном деле человек на сто верст вокруг. Кар бежал. Рейнсдорп, даром что генерал – дурак дураком – вздумал ставить на бунтовщиков капканы в поле перед крепостью. Остальные офицеры младше по чинам и никакого решения принять не могут. Выход один – пробираться в город.

Опять же, как? Если Кар разбит, значит смутьяны и впереди и сзади. Можно на марше нарваться на казачьи разъезды, и по их зову отряд Чернышева будет в минуту окружен злодейской толпой.

За слюдяным оконцем падал снег. Пальцы крючило от ледяного сквозняка. Ну и край, в который более двадцати лет назад занесло молодого Чернышева, да тут и бросило. Среди диких кочевников, волков, рек, разливающихся до горизонта и грызущих землю рудников. Все эти годы он не видел никого, кроме каторжан, и каждое третье лицо было с клеймом или без носа. Ух, и насмотрелся же Андрей Григорьевич на здешнюю сволочь! Знал, на что она способна, если вырвется и пойдет гулять, а еще хуже – верховодить другими, пусть незлобными, но обиженными мужиками. С первой весточки о Самозванце полковник понял, что за каша заваривается. Да поделать ничего не мог. Без войск, без поддержки.

Теперь Чернышев стоял у узкого оконца в боковой башне и смотрел на заметенный снегом простор. Белизна эта была вроде савана. Ела глаза. И неуютно делалось на душе. Неспокойно. Знобко.

Внизу забренчал колокольчик. В ворота начали стучать, да так по-хозяйски, с полным правом, что и мысли не возникло – злодеи. Ясно, кто-то свой пожаловал в Чернореченскую. Полковник спустился во двор. Там из саней-розвальней вылезал степенного вида казак в бобровой шубе, крытой бухарской парчой с разводами, в сафьяновых сапогах с меховым подбоем, в теплой шапке на польский манер. По всему было видно, что его богатый наряд не с чужого плеча, и носить эдакую красоту казачище не впервой. Солидный человек к Чернышеву пожаловал. Состоятельный.

Увидав полковника, гость ударил о землю шапкой, поклонился, царапнув рукой снег.

– Поздорову ли живете, ваше превосходительство?

– Поздорову, поздорову, брат. Ты кто такой?

– Я, ваша милость, депутат Падуров. Тимофей Иванов сын.

Тут мужик рассупонил шубу и явил на груди золотую овальную медаль, рассмотрев которую, Чернышев признал депутатский знак Уложенной комиссии. На одной стороне был выгравирован вензель Ее Величества, на другой пирамида, увенчанная короной, и надпись: «Блаженство каждого и всех. 1766 год, декабря 14 день».

– Что ж, Тимофей Иванович, гость ты знатный. С чем пожаловал? Заходи в дом. Потолкуем.

Падуров кинул вожжи подоспевшему солдату и степенно прошествовал вслед за комендантом в натопленную избу. Там он скинул шубу и присел на лавку.

– А крепко вы здесь застряли, господин полковник, – сказал он. – Я от Оренбурга еду. Везде злодейские посты понатыканы. Обойти их нелегко. И назад вам дороги нету. Башкиры ушли к Симбирску.

Чернышев и раньше понимал, что он в мышеловке. Но получить подтверждение от другого человека значило окончательно увериться в своей горькой правоте.

– Ты, брат, сюда заехал, чтобы мне об этом сказать? – с легким высокомерием осведомился он. – Или имеешь какие новости от Рейнсдорпа?

– От оренбургского головы вестей не знаю, – рассмеялся депутат. – Он, слышь ты, на злодеев капканы ставит. Ему не до нас. Сам же я укатил от Самозванца, потому как мне в его кумпании не сподручно. Разного мы поля ягоды.

Полковник молчал, выжидая, что дальше скажет гость.

– Мне бы надо в Оренбург. Ни то порвут меня бунтовщики, – доверительно продолжал казак. – Самозванцу близ себя депутат нужен, чтоб народу голову мутить. Я же ему присягать не могу, уже одну присягу имею. И за душегубства его отвечать не намерен. Знаю тропку к городу, по которой дойдем до переправы, а там с версту будет. Я вас выведу, только уж и вы, господин полковник, заступитесь за меня перед Рейнсдорпом. Я человек честный, ни в каких разбоях не замешан.

Чернышев почесал пальцем бровь. Он и правда в западне. Можно сидеть в Чернореченской за тесовой стеной, которую и кошка перескачет – ждать, пока злодейская толпа не ринется на нее, и разделить участь Озерной, Рассыпной, Татищевой… Можно пробираться в Оренбург. В обоих случаях полковник рискует головой. Но лучше рисковать, чем просто ждать смерти.

Чернышев поверил Падурову – другого выхода у него не было.

Депутат оказался мужик сноровистый. Казаки с охотой подчинились ему. Он живо создал верховой конвой для пехотинцев, следовавший по обе стороны отряда, далеко отъезжавший на разведку и быстро возвращавшийся с вестями, что дорога впереди чиста. Войско выступило из Чернореченской без барабанного боя, чтобы не привлекать лишнего внимания, но с развернутыми знаменами.

Падуров повел их горами. Оказавшись под сенью столетних елей, Чернышев выдохнул с облегчением: открытые поля делали его команду заметной мишенью. Но еловый бор веял гробовым безмолвием. Вспомнилась народная присказка: в сосновом лесу Богу молиться; в березовом – петь, веселиться; в еловом – с горя удавиться.

На рассвете солдаты издали увидели Сакмарскую крепость. Ее развалины дымились. При урочище Маяк в пяти верстах от Оренбурга решили переправляться через реку. Лед уже встал и, по уверениям Падурова, здесь был крепче, чем выше по течению. Поэтому ближе к городским стенам они подойти не могли.

Потащили пушки. Панцирь выдержал, даже не дав трещин. Это обрадовало Чернышева: значит, и остальные перейдут. Пошла конница, за ней пехотинцы. Река молчала, не вздрагивая ледяным покровом. Только разлетался снег, да вспугнутые шумом галки взмывали с черных деревьев. Полковник уже готов был перекреститься, как вдруг из-за излучины старого русла, сухого и заметенного, выскочил крупный конный отряд казаков в пятьсот, а за ним башкиры и пешие мещеряки с дубинами. С противоположного берега засвистели стрелы. Незамеченный в дубраве враг подобрался совсем близко. И уж совсем неизвестно откуда явилась целая толпа крестьян с фузеями, подгоняемая казацкими плетками и оравшая благим матом в ознаменование своей храбрости.

Не случайный разъезд, которого так опасался Чернышев, а настоящая засада ждала его на берегу у Маяка. Вывести к ней мог только предатель, и поздно прозревший полковник окинул глазами свое войско, пытаясь найти Падурова. Но того и след простыл. Казацкий наскок сразу отрезал правое крыло отряда. Там-то, за спинами злодеев, и схоронился лукавый депутат.